"Константин Воробьев. Крик (Повесть)" - читать интересную книгу автора

- Давай руки, - сказал Васюков. Щетина на его лице еще больше побелела
и вздыбилась. Я повис на нем, и мы двинулись к колонне, как мне хотелось. Мы
опять пристроились сбоку, и кто-то невидимый мне сказал одышным, дрожащим
голосом - пожилой, видно, был:
- Вы бы, ребята, поменьше пили, а побольше закусывали. А то, вишь, оно
как получается...
Васюков ругнулся и поглядел на меня длинно и мечтательно, - наверно,
вспомнил про самогон и консервы в день моей свадьбы. Он спросил у всех
ближних к нам, кто такой Тимоха и кем он тут служит. В колонне молчали, как
молчат о чем-нибудь тайном или опасном.
- Говорю, Тимоха кем тут у вас, а?
Мне тогда снова захотелось полежать лицом в небо, и я не услыхал, что
ответили пленные Васюкову...

Я сидел у подветренной стены склада, рядом с тем штабелем. Наушники у
моей шапки были опущены, а тесемки завязаны мертвым узлом. Рот мне закрывал
поднятый воротник шинели, и на кубаре намерзла большая круглая ледышка.
Прямо передо мной, метрах в тридцати, топотала колонна. По узлу на тесемках
шапки, по тому, как были укрыты полами шинели мои колени и как я
полусидел-полулежал совсем рядом с поленницей, я догадался, что Васюков меня
бросил, а сам... Может, убежал уже! Мои руки были засунуты в карманы
шинели, - Васюков, конечно, засунул, навсегда, перед своим уходом, и я
потянул их, чтобы пощупать пульс, - сам же говорил, что он у меня, как
молоток, а рана с гулькин нос! Я никак не мог стянуть свои шерстяные
командирские перчатки, - на кисти их туго зажимали застегнутые манжеты
гимнастерки, - это тоже он, сволочь, зачем-то заправил, а сам...
Пульс бился. На обеих запястьях. Мне было жарко и хотелось пить, но
снег не падал: ветер улегся, и небо расчистилось, и над кружевом
проволочного забора рдело закатное солнце с двумя радужными столбами по
бокам. Снега не было нигде, кроме запретных зон у сторожевых вышек и еще
рядом со мной, у поленницы. Тут он целел плотным настом, и лишь в нескольких
местах в нем были протоптаны проходы-коридоры, и виделся наш с Васюковым
зигзагообразный след. Из поленницы - и все почему-то вверх в небо, торчали
синие скрюченные руки, а припавшие в одну сторону, к колонне, стриженые
обледенелые головы светились медно, и мне казалось, что они звучат...

Пленный был в пилотке, натянутой чулком на лицо, и мою шапку тащил за
макушку, отчего тесемки врезались мне в горло. Я боднулся, и пленный побежал
к колонне. Были стылые, прозрачные сумерки: над предворотней будкой в небе
обозначался ущербный месяц. Может, я первый из всех увидел тогда, как от
ворот в глубь лагеря заковыляла на трех ногах белая лошадь. Она понуждалась
к складу, у которого я сидел, но недалеко от поленницы попятилась назад,
споткнулась и заржала - трубно и длинно, и к ней тогда половодно хлынула
колонна пленных...
Это продолжалось долго - смятенная поваль, крики и стоны, - а потом
появился Васюков. Полы его шинели были темными, и в руках он держал какой-то
блестящий, розовый пласт. Он окликнул меня, как вдогон издали, и я приподнял
руку.
- Тимоху искал, - рыдающе сказал он. - А после вот лошадиную легкую
достал. Она совсем... совсем теплая.