"Валерий Вотрин. Обретение мощей св Матиаса Ратмана, университетского профессора" - читать интересную книгу автора

ибо означало уничтожение себя самого как лживого кумира, а не воздвижение его.
Это-то и было в конечном счете совлечение с себя ветхого человека и
превращение в человека нового, человека светлого будущего, красного
Иерусалима. Конечно, Матиас Ратман не написал этого явно, - ведь цензура не
дремала, а тут хватило бы одного доноса, чтобы Матиаса Ратмана схватили и
предали мучительной смерти. Мы прочли эти откровения между строк.

Откровение Матиаса Ратмана.

Между строк читалось именно это. Без всякого сомнения. Так явно, что мы
даже удивились, как это наши дотошные и подозрительные цензоры не заприметили
здесь ничего крамольного. Но вышло жизнеописание св. Целестина, вслед за ним
почти сразу же была опубликована статья об испанских мучениках, по силе
воздействия и патетическому жару почти не уступавшая первому сочинению, - а
цензура молчала. Она пропустила эти труды. Опыта у Матиаса Ратмана было не
занимать.

Он был старый подпольщик.

После этого он совсем перестал появляться. Несомненно, он начал что-то
подозревать. Возможно, он стал чересчур осторожным. Такое случается с
революционерами: годами отработанный инстинкт иногда превращается в
перестраховку. Мы решили поддержать его. Сказать, что деятельность его не
осталась незамеченной, что передовая молодежь, не побоюсь этого слова,
боготворит его. Мы отправились к нему домой. Соблюдая все правила
предосторожности, конечно. Но он нас не принял. Он сказался больным.

Тогда мы послали ему письмо.

Ответа мы не получили. Профессор жил один в своем обширном доме, даже без
прислуги, никого не принимая. Его популярность в близких к рабочим кругах была
огромной. Может быть, ему недоставало только одного: он не выступал на
митингах и маевках с зажигательными речами. Но это с лихвой компенсировалось
его теоретическими работами.

Это был великий ученый.

Мы видели, почему он делает это. Мы понимали его. Он думал, что еще рано.
Он думал, что венец мученичества слишком рано увенчает его чело. Что на своем
поприще он еще много сделает в деле освобождения народов и мира во всем мире.
Но мы видели, что завтра будет уже поздно. Профессор был уже стар. Борцы за
мир не умирают в постелях. Они погибают на эшафотах. Падают, сраженные пулями
расстрельной команды, у выщербленной стены. Нам не нужен был Матиас Ратман,
умерший своей смертью. Мученик, он был гораздо более выгоден в нашем нелегком
деле. Ничего, что на этот раз нюх подводил его. В сущности, всю свою жизнь
профессор шел к такому концу, так что это было не страшно. Собравшись всем
коллективом, мы долго совещались. Решение было нелегким. Оно требовало жертв.
Но мы все-таки решились на это.

Мы решились на это.