"Владимир Возовиков. Поле Куликово (Роман) " - читать интересную книгу автора

оборвал его прыжок...
Между ворохом зерна и разваленным суслоном сидел чернобородый
мужик, держась руками за окровавленную голову. Молодая баба в
растерзанной рубашке, простоволосая и растрепанная, завывая, причитала
над мертвым ребенком:
- Ты куда ушел-сокрылся, светик мой аленький? Закрылись глазыньки
твои ясныи, не видать им красна солнышка, ни родной матушки, ни
батюшки, не расти тебе ясным соколом, не миловать красных девушек, не
беречь, не холить в старости батюшку с матушкой. Уж мне плакать - слез
не выплакать, жить-страдать - беды не выстрадать, злое горе пришло
неизбывное, горе лютое материнское: злы татаровья убили мово Иванушку,
погубили мою кровинушку, мою малую кровинушку безвинную, мою деточку
несмышленую. Уж и чем я прогневала господа, чем обидела я богородицу?
Уж не я ли ночами простаивала на коленях пред светлым образом
пречистыим? Уж не я ли молила заступницу?..
Мужик, покачивая стиснутой в ладонях головой, со стоном
прохрипел:
- Перестань, Марфа. Не рви душу, не гневи господа. Татарин убил
дитя - с него и спрос. Иванку не оживишь, ты поди-ко сыщи Аленку,
Заблукает в лесу, сгинет - за татарами волки идут.
Баба положила на солому мертвого ребенка, послушно встала, тихо
воя, пошла к лесу, где скрылась вторая девочка, спасенная русской
стрелой, что на миг опередила черную стрелу Мусы. Теперь упокоенный
Муса лежал, опрокинувшись навзничь, с залитым кровью лицом, стрела
косо торчала из его глазницы, - казалось, он и после смерти целится
кровавой стрелой в черных коршунов, плавающих кругами над полем.
Поодаль ничком в жнивье будто уснул после тяжелой работы беловолосый
старик. А между ними с вбитой в плечи головой плавал в кровавой
густеющей жиже, облепленной мухами, степняк, попавший под молотило
чернобородого. Все трое умерли легко. Не то досталось лошади,
оглушенной цепом. Она лежала на боку с залитой кровью мордой и шеей,
синий закушенный язык вывалялся в пыли, лошадь часто, с бульканьем
дышала, розовая пена пузырилась над перебитым храпом, дрожь пробегала
по тонкой натянувшейся коже, и в мокром неподвижном глазу текла синева
неба, похожая на мучительно желанную влагу степного озера.
К риге с конем в поводу приближался витязь в посеребренном шлеме,
за ним двое всадников тащили на аркане шатающегося бритоголового
сотника, от леса скакали трое воинов, за ними молоденький парень в
белой рубахе гнал табунок коней; со стороны деревни долетало плачущее
бабье разноголосье. Чернобородый не видел всего, что произошло на
поле, - ни короткой беспощадной рубки двух маленьких отрядов, ни того,
как трое русских воинов из засады перехватили мчавшихся в сечу врагов
и, срубив одного, обратили других в бегство, ни того, как женщины,
освобожденные подоспевшими мужиками, кинулись искать ребятишек и как
уносили в деревню, к знахарке, девочку, раненную черной стрелой, - но
он догадывался, что оплакивать придется не только его малолетнего сына
и старика. Нежданно-негаданно нагрянуло лихо ордынское. Нет милого
сынка - отцовской надежды, да и жива ли дочка - тоже неведомо. Сколько
лет береглись на самом краю Дикого Поля, и вот не убереглись. Может,
оттого случилось, что прослышали о замирении князя рязанского с