"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

остывшего, готового, кажется, токовать до полудня. Он устроился в кроне
высокой березы, стоящей на краю лесного болотца, топтался на ветке,
распускал крылья, чуфыкая и воркуя, зорко оглядывая открытое пространство.
Наверное, он чувствовал себя в безопасности, не понимая, что сухой овражек с
заросшими бояркой и шиповником краями, тянущийся от болотца к лесу, может
послужить дорогой для врага, способного поразить на расстоянии.
Скрадывание дичи волнует охотника во всяком возрасте, а в юношеские
годы азарт непередаваем... Чем ближе подходил я руслом оврага к лирохвостому
чернышу, чем вероятнее казалась удача, тем сильнее разгорался азарт.
Припадая к стенкам оврага, хоронясь в колючих кустах, затаиваясь, перебегая,
переползая, жадно ловя каждый звук тетеревиного голоса, каждый шорох
крыльев, я призывал все силы неба и леса подольше удержать птицу на высокой
березе, не дать ей улететь. Ведь за всю ту весну мне удалось лишь
единственный раз выбраться на охоту, а сезон вот-вот закроется, и, значит,
другого раза не будет. И разве в то утро не встал я до зари, разве не
просидел несколько часов у лесного озера, с великим и напрасным терпением
поджидая селезней? Разве в утренних сумерках не пропустил без выстрела
пролетевшую утиную стайку, боясь вместо селезня поразить утку? Должна же
быть и награда!..
Если существуют лесные силы, покровительствующие охотникам, они не
могли не услышать мои отчаянные мольбы, и когда в самом конце оврага,
истерзанный жгучим шиповником и сердитой бояркой, я поднимал ружье, тетерев
по-прежнему топтался на березовом суку...
Падал он от выстрела медленно и тяжело, судорожно хватая воздух и ветви
жесткими широкими крыльями, и сразу затих на молодой траве, как будто земля
что-то шепнула ему, заставила поверить в существование столь нелепой смерти,
внезапно настигающей, когда так жарко пылает солнце, оживают леса и в тебе
самом буйствует горячая кровь. Еще живой радугой отливала металлическая
чернота перьев на его груди, красные брови горели так, что могли обжечь,
теплом дышала золотистая белизна крыльев с изнанки, но в открытых глазах
косача стояла мертвая синева неба.
Ох уж этот удачный выстрел - он рождает уверенность, что охотничья
фортуна обратилась к тебе лицом и сегодня повезет, как никогда дотоле.
Приятно отягченный трофеем, шел я краем болота с готовым к стрельбе ружьем и
не сомневался: вот-вот из прошлогодней полеглой осоки выпорхнут утки, и
тут-то уж я не промахнусь. Большая птица, рыжая, словно клок засохшей травы,
вырвалась прямо из-под ног, выстрел смял ее в неопрятный ком и бросил за
кочку.
...То был совершенно бессмысленный выстрел - рыжая, в пестринах, выпь
лежала в листьях молодых лютиков. Сколько раз прежде поражали меня изящество
и грациозность этой таинственной ночной птицы! Бывало, после заката, в
засидке у озера или реки, вздрогнешь, когда оживет темный завернувшийся лист
водяного лопуха, качнется и стронется с места камышовый кустик, невольно
привстанешь, а он замер - и, даже приглядевшись, далеко не сразу и не всегда
различишь затаенный силуэт стройной птицы. Сейчас, при свете дня,
голенастая, длинноногая, со взъерошенными перьями, она казалась нелепой и
жалкой. Еще жила ее длинная шея - она конвульсивно извивалась на траве,
словно хотела оторваться и уползти от мертвого, обескрылевшего тела.
Запоздалый стыд пришел не сразу - он захватывает, когда уходишь, бросив
птицу, убитую из чистого азарта, - может быть, поэтому я и медлил,