"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

осенняя утка обычно тяжела, как кирпич, эта же оказалась легче летнего
хлопунца, который вырастал без матери, никогда не кормился досыта, ни разу
не спал в тепле. И перо - потускневшее, рыхлое, без малейших признаков
осенне-зимней перелиньки, начинающейся в октябре у старых уток.
Позже, когда вскрыли утиный желудок, из него просыпались тяжелые
плоские горошины. Откуда эта свинцовая чечевица, ведь в стенках желудка ни
одной пробоины?! Неужто наклевалась дроби, рассеянной в водоемах? И
вспомнилась канонада в угодьях в сезон охоты, когда палят из удовольствия по
далеко летящей дичи - лишь бы в воздухе мелькали утиные крылья, лишь бы
"отвести душу", лишь бы не увозить обратно домой сотни захваченных на охоту
патронов. Сколько еще их, таких стрелков, причисляющих себя к охотникам!..
Мало того что случайные дробины, попадая в цель, калечат птицу и она без
пользы и смысла гибнет, скрывшись от глаз незадачливых стрелков, - обильный
свинцовый посев на водоемах, оказывается, прорастает и другой смертью. Эта
попавшая под наш выстрел кряква, вероятно, доживала последние дни,
отравленная свинцовым зерном, которого наклевалась в местах охоты...
Потом целый день, словно дразня, преследовали нас крики серых ворон, в
изобилии населяющих берега Хопра; эти крики сулили непогоду, а с нею -
неприятные минуты, и спутник мой сердито сказал:
- Вот на этих крылатых браконьеров почему-то мало охотников. Дай-ка
ружье, а то ведь спиннингом их не достанешь.
Он стрелял по сидящей на ветле птице и не промахнулся. Вскрикнув, она
сорвалась с дерева, упала на песчаный откос, ударила крыльями с глухим
хрипом. Ее смертный крик мгновенно передался по окрестным лесам, улетел в
небо, за горизонт, - десятки ворон, крича яростно и тоскливо, взметнулись в
воздух. Они закрутили карусель над берегом - над умирающей сестрой, - и к
ним присоединялись новые стаи. Вороны летели из леса, из степи, пикировали
из-под низких облаков, неслись над водой из-за речного поворота - казалось,
весь вороний мир охватила тревога.
Мы неподвижно сидели в лодке, наблюдая птичью сумятицу, слушая шум
крыльев и плачущее злое карканье. Потом сразу стихло, вороны облепили
ближние деревья, окаменели, опустив носатые головы и глядя на мертвый
печальный ком перьев возле воды. Боясь, что спутник мой издали хлестнет
дробью по набитой птицами кроне - это был бы опустошительный выстрел, - я
осторожно взял у него ружье и вынул из ствола второй патрон.
- До сих пор думал, что по умершим скорбим только мы, люди, - тихо
сказал товарищ.
Грустные силуэты птиц вдруг напомнили похороны в деревне, старушечьи
головы в черных платках над гробом ровесницы... Вода медленно уносила нас от
места вороньей скорби, и мы долго не брались за весла, не смея нарушить
ритуал прощания.
Я знал, вороны не стали лучше после того выстрела на хоперском берегу -
они все так же нагло разоряют чужие гнезда, уносят птенцов, забивают
насмерть зайчат и новорожденных косулек, но знал уже и другое: ружье мое
больше не поднимется на ворону.
И спутник мой вечером сказал:
- Знаешь, все время мерещится картина вороньего траура... Не хочу
обидеть в тебе охотника, но все же имеет ли человек право стрелять по
живому?.. Ну, разумеется, если надо защищаться, тогда другой разговор...
Я не решился ответить сразу. Тем более что как охотник знал: человеку