"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

тумана, подошел дед к моей лодке, присел на борт в самом носу, вздохнул,
переводя дух. Я так и не признал - был ли это хромой мельник, ходивший вот с
такой же суковатой палкой, белый от седины и мучной пыли, вечно пьяный и
неразговорчивый; или приблудный муж бабки Аксютки из нашего села - настоящий
леший, которого и встретить-то можно было лишь в бору - то с мешком сухих
шишек, то с корзиной грибов, то с лукошком земляники или ведерком калины;
или кто-то другой из деревенских дедов... Для меня они в ту пору были на
одно лицо, как, видно, и дедам чужие мальчишки кажутся одноликими. Одно лишь
мне странным почудилось - он подошел, не спугнув уток, хотя среди них была
пара пугливых и чутких крякв.
Дед бормотал что-то не то мне, не то себе самому, не то бору, воде и
камышам, слова текли ровно, как текут они в молитве и заклинании, и странен
был едва уловимый смысл их:

По листьям, по водам, по топям стучите, мои паучки,
Стучите, шепчите всему водяному народу:
Трава-одолень потушила цветы-огоньки,
Трава-одолень опускается в черную воду.
Недаром хохлатые утки плескались зарей,
Белела куга от летучего серого пара,
И плакали старые сосны живым янтарем,
И билась о воду крылом на закате гагара.
Опять стрекоза, как речная беда, зелена,
Висит на осоке сухой и трепещет пугливо,
И рыбы, подобные лунам, всплывают со дна,
И луны, подобные рыбам, гуляют в заливах.
Знать, черный придет и болотечко выпьет олень,
Плотины падут, и озера заплачут ручьями...
Ты в полночь откройся, глухая трава-одолень,
Над черной водою, над страхом зажгись лепестками-лучами...

Возможно, он говорил иначе, наверное, даже и не в рифму, но мне
отчетливо памятны сами слова, и в полудетском уме моем они сложились в
стихи, потому что не хотелось их забывать, а стихи помнятся лучше всего.
Потом тот же стариковский, с хрипотцой, голос спросил:
- Чего не стреляешь, охотничек? Аль не дозволяют?
Я лишь кивнул в ответ - язык мой забыл слова.
- Ты Алешку попроси, он не жадный мужик - не откажет разок-то пальнуть.
Ему что своя радость, что чужая. А охотничья радость - самая знаменитая, она
в долгих речках расстелена, в глубокие озера закинута, в глухие леса
запрятана, в зыбучие болота замочена, - не для жадного да малодушного
открыта бывает. Пройдешь тропинками, обшаришь травушку, в темных урманах
радость свою найдешь - да тут же и потеряешь... Удачи тебе, парень...
Шумно вспорхнули с воды утки, с громким кряканьем ушли в лунный сумрак
черными медленными кометами. Неслышно, как тени, канули в тростнике силуэты
лысух, испуганная чернеть пробежала через водяную поляну, торопливо хлюпая.
- Жив, сторож? - послышался совсем близко веселый голос. - Не пальни
спросонья - небось зарядил ружье-то?
- Не-ет. - Я удивленно моргал глазами, не понимая, куда исчез дед и как
это я так поздно заметил подошедших охотников. И вдруг само собой сорвалось