"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

с языка: - Дядя Леша, разрешите мне завтра разок по утке стрельнуть?
- Разок можно, - неожиданно легко согласился дядя Леша и наклонился ко
мне - взять ружье, одежду и связку дичи. Я по запаху догадался, отчего он
так покладист. Но слово было дано, и предстоящая ночь у лесного костра
показалась счастливой вечностью. Правда, второй из охотников предложил пойти
ночевать на мельницу, да дядя Леша не согласился: - Будет с нас, Иван, -
завтра вставать до зари. Да ты знаешь, каких клопов мельник развел в своей
ночлежке?! Хоть на выставку - что тебе псы нахаловские.
Нахаловкой у нас, как и во всякой деревне, называли дальнюю глухую
улицу.
- Это верно, - засмеялся Иван. - Прошлый раз мы с помольцами хватили
малость - да и на боковую. Так знаешь, они мне чуть полбока не сожрали. Но
скажи ж ты - трезвого не трогают, а чуть приложился - жрут почем зря. Чуют
они, что ли?
- А ты думал! - захохотал дядя Леша. - Ты-то небось с другого конца
деревни чуешь, чем дымок у бабки Аксютки попахивает.
- Дядь Леш, а мельник приходил, когда вас не было.
- Видал колдуна! - воскликнул Иван. - Пугал, что ли?
- Не-ет, про охоту рассказывал.
- Ну тогда счастье твое, парень, - засмеялся дядя Леша. - Он мужик-то
добрый, хоть и пьяница. Таких бы "колдунов" побольше, так и дичь бы вовек не
выводилась. Будет тебе счастье.
Даже в ту пору меня поразило, что фронтовые друзья дядя Леша и Иван, не
верящие ни в бога, ни в черта, ни в наговоры бабки Аксютки, поверили, будто
старый хромой мельник, который пил с ними самогон, в это же самое время
заглянул и ко мне в лодку. Впрочем, они могли и подшутить надо мной, решив,
что мельник мне приснился. Как бы там ни было, я все равно чувствовал себя
счастливым, и затухающий разговор охотников доносился в мои сновидения
многообещающей музыкой. Растолкал я их, едва на востоке, над темным бором,
возникла светлая проталина. Дядя Леша сердито поворчал, и мне вдруг стало
боязно, что откажет, и пока усаживались в лодку, гребли сквозь камыши к
маленькому, покрытому тростником островку, окруженному открытыми плесами, я
не решился напомнить охотнику вчерашнее обещание.
Уже заря вовсю разгоралась над бором, и он из черного становился синим,
уже первый дуплет наш, словно обвал, прогрохотал над ширью пруда,
отозвавшись долгим эхом, мечущимся меж стенами сосен, и серая шилохвость
мягким комом шлепнулась в воду. Уже Иван, затаившийся на лодке неподалеку в
камышах, лихо сбил стремительного чирка и неуклюжую, тяжелую в полете
чернеть, а потом дважды подряд смазал по крякве и тихо матерился, поминая
бабку Аксютку и еще кого-то из своей многочисленной родни, - никто не
обмолвился о том, что занимало меня больше всего. То ли дядя Леша забыл
обещание, то ли сделал вид, что забыл, и эта последняя догадка присушила мне
язык, я готов был заплакать от обиды, как вдруг:
- Ну-ка, держи ружье. Да чур стволами не крутить, и предохранитель
снимешь, когда скажу. Понял?
В радостном согласии я закивал головой, чувствуя, как тает, растекается
в горле комок обиды; чужими руками взял ружье и замер. Дядя Леша, закурив,
стал за моей спиной, но я тут же забыл о нем - только небо во всю ширь и
глубь было передо мной да приподнятый темный ствол ружья с золотистой
мушкой. Дома я, наверное, тысячу раз брал тайком незаряженное ружье, выходил