"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

во двор, целился в летающих ворон, пугал охотившегося за цыплятами коршуна,
не раз мне позволяли выстрелить с упора ослабленным зарядом по неподвижной
цели, Во все было не то и не так, как теперь, на настоящей утиной охоте.
Вначале я боялся появления уток, однако ждать пришлось долго, и, когда
притухла вспышка волнения, вернулась тревога: а вдруг ружье отберут?
- Ну что же они не летят?! Как нарочно пропали!
- А ты не торопи, - усмехнулся дядя Леша. - Охота - не все стрельба.
Кажется, я понял его. Ружья у меня не собирались отнимать, и пришло
первое в жизни наслаждение охотой: твердо расставив ноги, настороженным
мгновенным взором охватывать воду, камыши и весь горизонт сразу, ощущать в
ладонях шероховатое тепло согретого цевья, стальной холодок ствола, тонкую
шейку приклада и всю сладкую тяжесть ружья, очерчивать взором просторный
круг, где ты царишь безраздельно, ибо до любой точки этого "своего"
пространства мгновенно можешь достать губительной силой заряда.
Когда же далеко-далеко - кажется, над самым верховьем пруда - возникли
черточки, похожие на вавилонскую клинопись из школьного учебника, -
черточки, которые нельзя спутать ни с какими другими, меня словно сон
охватил. Утки шли над речным руслом, шли высоковато, не шарахаясь от темных
кустов и коряг, и прямая их небесного пути, и близкий к форме клина строй
говорили, что они, не покружив, пройдут над прудом, прямо над нашими
головами, к каким-то другим, далеким, озерам и рекам или хлебным полям.
- Будут над головой, бей в кучу - не промажешь, - шептал мне дядя Леша,
но я-то знал, что сам он в кучу не стреляет никогда, он выбирает
единственную цель: "Лучше по своей промазать, чем подбирать что бог подаст,
а главное - дичь подряд калечить!" И я не пожелал скидок, отчаянно решив
промазать по достойной цели.
Взор мой приковал ведущий утиной стаи - матерый селезень кряквы, вдвое
крупнее любой из летящих за ним уток. Вначале он был черен среди белесого,
рассветного неба и даже вдали рисовался с поразительной четкостью - от клюва
до хвоста. Казалось, он едва шевелит крыльями, лишь кончики их часто
трепетали, но полет его был стремителен, между ведущим и стаей держалась
порядочная дистанция - сильный всегда занимает самое выгодное место в стае.
Скоро я видел лишь его одного, закрывающего тяжеловатым и стройным силуэтом
своим половину горизонта. Солнце внезапно коснулось его первым лучом, и
матовой белизной замерцала изнанка крыльев, едва уловимые струйчатые полоски
возникли на охристом оперении корпуса, а длинная светло-серая шея и крутая
рыжеющая грудь стали как тусклая старая бронза.
- Высоко, бей с левого - дробь крупнее, - снова зашептал дядя Леша и
по-военному скомандовал: - Курок!..
Щелчок предохранителя разнесся над всею ширью пруда, однако стая летела
так же прямо - то ли не услышала и не заметила еще нас, неподвижных, посреди
тростника и куги, то ли считала высоту безопасной. Серая дорожка прицельной
планки убежала в сквозную пустоту, мушка расплылась, описывая бессмысленный
зигзаг в синей бесконечности, где мелькал крошечный, страшно далекий крестик
летящей птицы, и было невероятно, немыслимо попасть в этот крестик из
заурядного охотничьего ружья. Кажется, я подумал тогда, что потерял своего
селезня, и на мушку мне села какая-то отставшая от стаи утка, только
выбирать уже не приходилось. Все делалось словно без меня, и так, как
рассказывали охотники, как писали книги, как я учился. Мушка несколько
мгновений следовала за истончившимся, почти неразличимым клювом птицы, и в