"Виктор Вучетич. Сиреневый сад (Искатель № 3-4 1981г.) " - читать интересную книгу автора

не мог решиться переступить порог той слабой надежды, которой все еще жили
эти женщины, жили, хотя наверняка чувствовали правду. Оттягивать разговор не
имело смысла, однако не было сил и начать его. Так и жил Сибирцев в их
семье, тщательно оберегаемый от боли, от посторонней жизни, от трудных своих
воспоминаний.
За время болезни он потерял счет дням. Уплыл март по большой воде.
Большую воду Сибирцев помнил: шел с проводником на бандитский остров.
Позвякивала склянка в докторском саквояже Сибирцева. А потом этот Митька...
Митенька Безобразов в ладной своей офицерской шинели. Удивленный тон его:
"Какой такой доктор? Вот этот? Да разве ж это доктор? Это ж чекист... Чекист
с поезда. У Ныркова сидел. Вот какой он доктор, голубчики..." Однако подвела
тогда рука бандита, хоть и мастерский был выстрел. Знал силу своего удара
Сибирцев, и в положении Митьки, избитого, валяющегося в телеге, это был,
конечно, лихой выстрел. Считай, на два пальца вбок, и гнить бы Сибирцеву в
глубокой тележной колее. Подвела-таки рука, пославшая ему пулю в спину...
А дальше только отрывки каких-то бредовых видений. Бесконечная, в
тряских колдобинах дорога, заросшие морды дезертиров, противный до рвоты
запах карболки и смрадный дух гноящихся ран у соседей по койкам, лысина Ильи
Ныркова и, наконец, снова тележный скрип и эта вот усадьба. Сколько же
времени прошло в общей сложности?... Месяц? Нет, побольше. Вон уж и сирень
цветет вовсю, и дни на редкость жаркие. Как ни считай, а к маю, по всему
видать, подошло. Вот, брат, какие дела...
Спросить, что ли, какое нынче число? Спросишь - ответят да ведь
подумают: совсем, знать, спятил мужик, коли все позабыл. Вот те черт! Ни
численника нет, никаких тебе известий. Илья тоже хорош. Рад, наверное, что
жив остался Сибирцев, сбагрил с плеч и нос не кажет. Отдыхай, поправляйся,
мол, поживи в усадьбе, в раю цветущем. Рай-то, он, может, и рай, да только
от усадьбы осталось одно название. Видел Сибирцев: дряхлость и ветхость
сквозили изо всех щелей. Сердце щемило от этой опрятной и оттого еще более
печальной бедности. В одном молодец Илья - сообразил продуктов подбросить,
невозможно было глядеть в обтянутое пергаментной кожей лицо Машеньки, на
котором и жили разве что огромные серые глаза.
- Машенька... - Сибирцев увидел, как расширились глаза и стало бледнеть
ее лицо. Он чуть улыбнулся: - Принесите мне, пожалуйста, веточку сирени...
Маленькую...
Маша метнулась в сад и через минуту взлетела по ступеням обратно, неся
в обеих руках пышную, в блестящей росе ветку; осторожно, словно ребенка,
положила ее на колени Сибирцеву. Он поднес ветку к лицу и задохнулся от
нахлынувшего аромата. Взглянул поверх на девушку, и ему показалось, что он
уловил сходство между нею и братом Яшей, каким он помнил его уже смутно. Тот
же высокий лоб, заметно выступающие желваки на скулах, полные, резко
очерченные губы и упрямый подбородок. И вместе с тем неуловимо нежная
округленность линий. А глаза?... Какие они были у Яши? Тоже серые?... Не
помнил Сибирцев. Там, в колчаковском тылу, при штабе атамана Семенова, где
он служил вплоть до апреля двадцатого года, не до цвета глаз было, чтобы
запоминать и думать об этом.
- А у нас, Машенька, - глухо сказал он, - сирени не было... Может, и
была, да там, наверно, она пахла по-другому.
- Михаил Александрович! - Девушка порывисто шагнула к нему. - Скажите,
я ведь знаю, догадываюсь... Это правда?