"Оливия Уэдсли. Честная игра " - читать интересную книгу автора

пустыня; а дома сейчас все торопились в какой-нибудь магазин, а потом
куда-нибудь танцевать...
Джервэз постучался в дверь, но, не получив ответа, еще раз постучал и
вошел в комнату. Он увидел тонкий силуэт Филиппы на фоне сапфировой ночи,
сверкающей тысячами бриллиантов легких снежинок. Она повернулась к нему,
когда он позвал ее, и улыбнулась слегка смущенной улыбкой.
- Тебе холодно, - боязливо воскликнул он, беря ее руку в свои. -
Дорогая, сядь лучше к огню.
Он посадил ее в большое, мягкое кресло, стоявшее возле камина. На полу
была разостлана шкура белого медведя. Он опустился возле Филиппы на поя и
протянул ее ручки поближе к пламени.
- Так лучше? - спросил он, притянув одну ее руку к себе и целуя ее.
- Поцелуй и эту руку, чтобы согреть! - пошутила Филиппа.
Джервэз опять поцеловал руку.
- Теперь лучше?
- Немножко.
- Только немножко?
Филиппа, смеясь, провела пальцем по его усам.
- Ой, какие жесткие и колючие!
Он схватил ее в объятия и стал целовать, теряя самообладание от
ощущения близости Филиппы, ее девственно холодной кожи и девичье робких
прикосновений.
Прозвучал гонг, сперва робко, потом сильнее и, наконец, перешел в
артистическое crescendo.
- О, уже обед! - воскликнула Филиппа. - А я умираю от голода!
Она весело высвободилась из его объятий и протянула ему руку. Они
сбежали, держась за руки, по широкой лестнице с низкими ступенями в
маленькую восьмиугольную столовую, куда им был подан обед.
Джервэз очень скоро отпустил всех слуг.
- Я хочу тебя иметь только для себя!
- Ты говоришь все время такие милые вещи - улыбнулась ему Филиппа.
- Я не только говорю, я так и чувствую, - немного чересчур пылко
ответил Джервэз.
После, когда им подали кофе в маленьком парадном салоне, Филиппа
сказала:
- Пусти, пожалуйста, граммофон. Ах, Джервэз, мне так странно, что все
эти замечательные, чудные вещи принадлежат также и мне. Ведь это твои
собственные слова... даже этот вот граммофон... Мне никогда и не снилось
даже иметь электрический граммофон. Давай потанцуем!
Она опьяняла его, как, вероятно, должно было пьянить вино, которое боги
давали смертным в эпоху чудес. Он крепко прижал ее к себе.
- Филиппа, ты моя?
Он наклонился над ней, любуясь ее опущенными нежными веками, ее
маленькой, шелковистой головкой, ее молодой подымающейся и опускающейся
грудью и линией ее белой руки, покоившейся в его руке.
- Сознаешь ли ты, что мы принадлежим друг другу, теперь и навсегда?
Ее охватила внезапная робость; в глубине души она была испугана, но
ясно сознавала одно: жизнь нужно встречать честно. Это правило стало ее
тайным девизом. Она давно уже пришла к заключению: человек, взявший на себя
обязательства, не должен ни спрашивать, ни раскаиваться. Она подняла на