"Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь" - читать интересную книгу автора

Блетсуорси. По существу говоря, наследственные земли Блетсуорси тянулись
от Даунтона до Шефтсбери и далее, до Уинкентона.
В этом благополучном мире, сотворенном моим добросердечным дядей и его
богом на взгорьях Вилтшира, я перешел от детства к возмужалости, и кровь
моей матери, беспокойная и страстная, струилась в моих жилах, ничем не
выдавая себя. Пожалуй, для Блетсуорси я был не в меру болтлив и чересчур
способен к иностранным языкам. Вначале у меня была гувернантка, некая мисс
Даффилд из Борз-хилла, близ Оксфорда, дочь приятеля моего дяди,
благоговевшая перед ним и весьма успешно преподававшая мне французский и
немецкий языки, а затем меня определили пансионером в превосходную школу в
Имфилде, которая стараниями сэра Уилоуби Денби была поставлена на высоту и
наделена особыми правами. Это была невероятно передовая по тому времени
школа; там нас обучали плотничьему ремеслу, проделывали при нас всякие
опыты над растениями и лягушачьей икрой и заставляли изучать историю
Вавилона и Греции вместо греческой грамматики. Дядя мой был попечителем
этой школы, приходил туда время от времени и вел с нами беседы.
Говорил он кратко, минут пять - десять, не больше, и его речь
производила впечатление импровизации Видимо, он наспех обдумывал тему
беседы, пока шел к нам в школу. Он не стремился навязать нам свои
убеждения, нет, это было просто доброе слово, которым он хотел помочь нам
в наших затруднениях и давал живой отклик на запросы юности, вечно
жаждущей деятельности и познаний.
- Цивилизация! Вырастайте здоровыми и крепкими и отправляйтесь
насаждать на земле цивилизацию, - наставлял он нас.
Так вот для чего существовала имфилдская школа! Цивилизация была
лозунгом дяди; мне кажется, он произносил это слово раз в шесть чаще, чем
слово "христианство". Богословие он считал игрой ума, и, пожалуй, даже
праздной игрой. Он стоял за воссоединение церквей в интересах цивилизации
и возлагал большие надежды "на святых мужей", проживавших в
Троице-Сергиевской лавре под Москвой, вдали от мирской суеты. Он мечтал о
сближении между православным и англиканским духовенством. Он склонен был
всегда и во всем усматривать сходство, не обращая внимания на существенные
различия. Ему казалось, что длинноволосый бородатый русский священник по
существу тот же благонамеренный английский викарий. Он воображал, что
русские помещики могут стать чем-то вроде английских сельских сквайров и
заседать в каком-нибудь этаком парламенте в Петербурге. Он переписывался
кое с кем из кадетов. И вопрос о "filioque", этот спорный догматический
пункт, на котором расходятся латинская и греческая церкви, - я сильно
опасаюсь, - представлялся ему своего рода софизмом.
- В конце концов, мы ведь одной веры, - говорил он мне, приготовляя
меня к причастию. - Не стоит волноваться из-за обрядов или догматов. В
мире существует только одна истина, и все добрые люди владеют ею.
- А Дарвин и Гексли? - подумал я вслух.
- Оба хорошие христиане, - ответил он, - в полном смысле этого слова.
То есть честные люди. Вера никуда не годится, если ее нельзя проветрить,
повертеть на все лады и поставить на голову так, чтобы она устояла!
Он стал уверять меня, что епископское сословие много потеряло в лице
Гексли - это был "атлет духа" и до мозга костей респектабельный человек.
Его слова имели особенный вес. Ибо наука и религия - две стороны одной и
той же медали истины; но из этого не следует, что они должны враждовать