"Герберт Уэллс. Род ди Сорно" - читать интересную книгу автора

причины которой остались неясными, но, очевидно, таились в его душе.
Впервые он предстал перед нами, когда брел "...грустно поигрывая осыпанной
каменьями рукоятью кинжала... по темной аллее земляничных дерев и
остролистника, удивительно гармонировавшей с его сумрачным видом". Он
размышлял о своей жизни, которую влачил под тягостным бременем богатства,
не ведая чувства любви. Вот он "...идет по длинной великолепной
галерее...", "и сто поколений других ди Сорно, каждый с таким же горящим
взглядом и мраморным челом, взирают на него с той же грустной печалью" - и
вправду унылое зрелище! Кому бы оно не наскучило за столько дней! И вот он
решает отправиться странствовать. Инкогнито.
Вторая глава озаглавлена: "В старом Мадриде". Здесь ди Сорно,
закутавшись в плащ, дабы скрыть свой титул, "...бродит, грустный и
безучастный, в суетливой толпе". Но Гвендолен - гордая Гвендолен с балкона
- "...приметила его бледный и все же прекрасный лик". Назавтра, во время
боя быков, она "...бросила на арену свой букет и, обернувшись к ди Сорно
(совсем ей незнакомому, заметьте!)... глянула на него с повелительной
улыбкой". "В тот же миг он, не раздумывая, кинулся вниз, туда, где
метались быки и сверкали клинки тореро, а минуту спустя уже стоял перед
ней и с низким поклоном протягивал ей спасенные цветы". "О, прекрасный
сеньор! - сказала она. - Вряд ли эти бедные цветы стоили таких хлопот".
Весьма мудрое замечание. И тут я вдруг отложил рукопись.
Мое сердце исполнилось жалости к Ефимии. Вот о ком она мечтала! О
человеке редкой силы, с горящим взором, о человеке, который ради
возлюбленной может расшвырять быков, кинуться на арену и единым духом
взлететь обратно. И вот сижу я - грустная реальность, тщедушный писака в
комнатных туфлях, до смерти боящийся всякой скотины.
Бедная моя Ефимия! Мы так долго высмеивали и преследовали новый тип
женщины и так в этом преуспели, что боюсь, наши жены очень скоро
разочаровываются в нас, бедняжки. И пусть даже они сами себя обманывают,
им от этого не легче. Они мечтают о каких-то чудищах бескорыстия и
верности, о рослых светлокудрых Донованах и темноволосых Странствующих
рыцарях, почитающих своих дам, как святыню. И тут приходит всякий сброд,
вроде нас, грешных, которые сквернословят за завтраком, вытирают перья о
рукава сюртуков, пахнут табаком, дрожат перед издателями и отдают на
прочтение всему свету сокровенное содержимое их картонок. А ведь они - за
редким исключением - так берегут свое богатство! Они по-прежнему тайно
цепляются за мечты, которые мы у них отняли, и с таким тактом стараются
сохранить хоть что-то из прежних надежд и хоть чего-нибудь добиться от
нас. Лишь в редких случаях - как, например, в истории с раздавленной
шляпкой - они срываются на крик. Впрочем, даже тогда...
Но довольно прозы. Вернемся к ди Сорно.
Наш герой не воспылал страстью к Гвендолен, как, наверно, решил
неискушенный читатель. Он "холодно" ей ответил, и взор его на мгновение
задержался на ее камеристке - "прелестной Марго". Далее следуют сцены
любви и ревности под замковыми окнами с железными переплетами. У
прелестной Марго, хоть она и оказалась дочерью обедневшего принца, было
одно свойство, присущее всей на свете прислуге: она день-деньской глазела
в окно. Вечером после боя быков ди Сорно открылся ей в своих чувствах, и
она от души пообещала ему "научиться его любить"; с той поры он дни и ночи
"...гарцевал на горячем коне по дороге", проходившей у замка, где жила его