"Герберт Уэллс. Каникулы мистера Ледбеттера" - читать интересную книгу автора

складками полога и пропускали чуточку света, но увидеть что-либо было
невозможно. Кроме резких очертаний ног на пологе, остальные тени были
загадочны и терялись в пестром узоре ситца. Из-под полога виднелась
полоска ковра, и, с опаской заглядывая вниз, мистер Ледбеттер обнаружил,
что этот ковер тянется по всему полу, насколько хватает глаз. Ковер был
роскошный, комната просторная и, судя по колесикам и украшениям на ножках
мебели, отлично обставленная.
Он плохо представлял, что ему делать дальше. Оставалось одно: ждать,
пока этот тип ляжет спать, и потом, когда он уснет, прошмыгнуть к двери,
отпереть ее и выскочить на балкон. Сможет ли он спрыгнуть с балкона? Тут и
разбиться недолго! Поразмыслив о своих шансах, мистер Ледбеттер пришел в
отчаяние. Он уже готов был высунуть свою голову рядом с сапогами этого
джентльмена, кашляя, если нужно, чтобы привлечь его внимание, с улыбкой
извиниться и объяснить свое неудачное вторжение несколькими учтивыми
фразами. Однако он увидел, что эти фразы трудно придумать. "Разумеется,
сэр, мое появление покажется вам странным" или "Я надеюсь, сэр, вы
простите мне несколько двусмысленное появление из-под вашей кровати?" -
вот и все, что он смог из себя выжать.
Тут его одолели тяжкие сомнения. А если ему не поверят, что тогда?
Неужели его безупречная репутация ничего не стоит? Конечно, спору нет,
фактически он вор. И он уже принялся сочинять красноречивую защитительную
речь, которую он произнесет на скамье подсудимых, когда ему предоставят
последнее слово; тем временем тучный джентльмен встал и начал
прохаживаться по комнате. Он выдвигал и задвигал ящики, и у мистера
Ледбеттера мелькнула робкая надежда, что он раздевается. Не тут-то было!
Он уселся за письменный стол и заскрипел пером, а потом стал рвать
какие-то документы. И вскоре ноздри мистера Ледбеттера защекотал смешанный
запах сигары и горящей бумаги верже.
"Положение мое, - рассказывал мне впоследствии мистер Ледбеттер, -
оказалось трагическим во многих отношениях. Головой я до боли упирался в
поперечную планку кровати, поэтому мой вес приходился главным образом на
руки. Потом я почувствовал, что у меня, как говорится, одеревенела шея.
Заболели руки, так как ковер под ними собрался крупными складками. Колени
тоже заныли, брюки на них туго натянулись. Тогда я носил воротнички
гораздо выше, чем сейчас, - два с половиной дюйма, - и я заметил, что края
слегка врезаются мне в подбородок, раньше я этого не ощущал. Но самое
ужасное - у меня зачесалось лицо, я хотел поднять руку, но шуршание рукава
напугало меня, и я мог облегчить свои страдания только жуткими гримасами.
Потом мне пришлось отказаться и от этого утешения, так как я, по счастью,
вовремя, заметил, что мои гримасы сдвинули очки на кончик носа. Если бы
они соскочили, конечно, это выдало бы меня, но они кое-как удержались,
поминутно грозя упасть. Вдобавок я был немного простужен, и мне не давало
покоя непреодолимое желание то чихнуть, то высморкаться. Словом, хотя мое
положение в целом и внушало мне крайнюю тревогу, физические страдания
скоро стали совершенно невыносимыми. А я не мог позволить себе даже
шевельнуть пальцем".
После бесконечной тишины послышалось звяканье. Понемногу оно стало
ритмичным: звяк-звяк-звяк... - двадцать пять раз, - стук по столу и
ворчание обладателя толстых ног. Мистеру Ледбеттеру пришло в голову, что
звякает золото. Он недоверчиво прислушивался, заинтересованный, а звяканье