"Герберт Уэллс. В дни кометы" - читать интересную книгу автора

здравствующих моих сверстников возникают такие же сомнения. Я думаю, что
новым поколениям, которые сменят нас в великих делах человечества,
понадобится множество таких воспоминаний, как мои, чтобы составить себе
хоть некоторое понятие о том мире теней, что предшествовал нашим дням. К
тому же моя история довольно типична для Перемены; она застала меня в
разгаре любовного увлечения, и мне посчастливилось наблюдать зарождение
нового порядка...
Память переносит меня за пятьдесят лет назад, в маленькую полутемную
комнатку с подъемным окном, открытым в звездное небо, и я мгновенно чую
особенный запах этой комнаты - едкий запах дешевого керосина, горящего в
плохо заправленной лампе. Лет за пятнадцать до этого электрическое
освещение было уже достаточно усовершенствовано, но большая часть
населения продолжала пользоваться такими лампами. Вся первая сцена
проходит в моем воспоминании под этот пахучий аккомпанемент. Так пахла
комната вечером. Днем же в ней стоял более легкий запах - спертый, острый,
который почему-то ассоциируется у меня с пылью.
Позвольте подробно описать вам эту комнату. Она была площадью примерно
восемь на семь футов, а в вышину несколько больше. Потолок был беленый,
кое-где потрескавшийся, покоробившийся, серый от копоти, а в одном месте
расцвеченный желтоватыми и зеленоватыми пятнами от проникавшей сверху
сырости. Стены были оклеены коричневато-серыми обоями с красными
разводами, изображавшими не то изогнутые страусовые перья, не то цветы
акантуса, не лишенные вначале, когда обои были еще новыми, своеобразной,
тусклой живописности. В обоях зияли дыры, - результат бесплодных попыток
Парлода вбивать гвозди, чтобы развешивать на них рисунки. Один гвоздь
как-то попал между двумя кирпичами и удержался; теперь на нем, при
ненадежной поддержке перетершихся и связанных узлами шнурков от шторы,
висели полочки для книг из дощечек, покрытых голубым лаком и украшенных
узорчатой американской бахромой, едва прикрепленной мелкими гвоздиками.
Под полками стоял столик, который брыкался, как мул, при внезапном
прикосновении чьего-либо колена. Он был покрыт скатертью, узор которой,
черный с красным, разнообразили чернильные пятна - у Парлода вечно
перевертывалась бутылка с чернилами; а посредине стола - главное в нашей
картине - стояла зловонная лампа. Сделана она была из беловатого
прозрачного материала, чего-то среднего между фарфором и стеклом; абажур
из того же материала не защищал глаз и только выставлял напоказ пыль и
керосин, обильно размазанные по всей лампе.
Неровные доски пола были покрыты облезлой темно-коричневой краской, а в
одном месте тускло расцветал среди пыли и теней пестрый коврик.
Кроме того, в комнате был маленький чугунный камин, выкрашенный бурой
краской, с совсем крошечной безобразной решеткой, тоже чугунной, сквозь
которую виднелись серые камни очага. Огня в камине не было; из-за решетки
виднелись только клочки бумаги и сломанная маисовая трубка; в угол был
задвинут облезлый ящик для угля с оторванной ручкой. В те времена каждая
комната отапливалась отдельно, и очаг давал больше грязи, чем тепла.
Предполагалось, что небольшой камин, подъемное окно и неплотно
закрывающаяся дверь достаточно вентилируют помещение.
У одной стены выдвижная кровать Парлода скрывала свои серые от старости
простыни под ветхим, заплатанным одеялом, в то время как под ней нашли
себе прибежище всякие ящики и картонки; а по обе стороны окна стояли