"Александр Верт. Россия в войне 1941-1945 " - читать интересную книгу автора

После похабного Мюнхенского соглашения Чемберлен, возомнивший себя
великим героем, который "спас мир для нынешнего поколения", начал и вовсе
игнорировать своего французского союзника и в совместном англо-германском
заявлении, которое он и Гитлер опубликовали на следующее утро после
Мюнхенского соглашения, заложил основу для "будущих" двусторонних
англо-германских переговоров. Французам это не понравилось, поэтому,
воспользовавшись первой представившейся возможностью, Даладье и Боннэ
пригласили Риббентропа в Париж для двусторонних франко-германских
переговоров. Но нельзя сказать, что Германия стала лучше относиться к
Франции после Мюнхена. Уже 9 октября, выступая с речью в Саарбрюкксне,
Гитлер ни словом не обмолвился о Франции, хотя говорил, находясь всего в
нескольких километрах от французской границы. Но он подчеркнул зато, что
линия Зигфрида будет укреплена еще надежней, и тем ясно дал понять, что
полон решимости не допустить какого-либо вмешательства Англии и Франции в
восточноевропейские дела. Новым явлением было также то, что Гитлер наложил
фактически свое вето на участие в английском правительстве врагов
"умиротворения" - Черчилля, Идена и Дафф Купера. Одна французская газета,
очевидно инспирируемая Боннэ, приписывала также Гитлеру слова, что, "пока во
главе французского правительства стоят Даладье и Боннэ, опасности конфликта
между Германией и Францией не будет". Это заискивание перед Гитлером, эта
позиция "что прикажете?" была типичной для англо-французских руководителей в
период непосредственно после Мюнхена. Полушутя-полусерьезно люди начали
называть Боннэ и Чемберлена гитлеровскими "гаулейтерами" во Франции и в
Англии.
Во Франции меж тем начались события, предвещавшие недоброе. Палата
депутатов одобрила Мюнхенское соглашение - против голосовали только
коммунисты и один правый депутат, известный журналист Анри де Кериллис.
Даладье и Боннэ старались нажить себе на этом политический капитал, говоря,
что они добились "почетного мира", что Чехословакия осталась суверенной,
независимой страной и что коммунисты - это почти единственные из французов,
кто хочет ввергнуть Францию в войну. В правительственной и фашистской прессе
началась разнузданная кампания против коммунистов. Даладье, теперь усвоивший
диктаторские замашки, становился все более оголтелым в своем антикоммунизме
и всячески подчеркивал, что с Народным фронтом, как он считает, теперь
навсегда покончено. В своей речи на съезде партии радикалов в Марселе он
обрушился на коммунистов как на "агентов иностранной державы", которые хотят
войны и которые, кроме того, "грубо оскорбляют г-на Чемберлена". Даладье
решил, что он будет работать с правыми и центром, и отказался от
сотрудничества не только с коммунистами, но и с социалистами. Через месяц
после съезда в Марселе, в конце октября, Даладье сорвал и подавил всеобщую
забастовку французских трудящихся.
"Доктрина" свободы рук для Германии на Востоке казалась теперь
англо-французским правящим кругам все более привлекательной. Сразу же после
Мюнхена инспирируемая Боннэ газета "Тан" заявила, что франко-советский
договор и франко-польский союз "во многом утратили свое практическое
значение"; своего кульминационного пункта эта кампания достигла в ноябре и
декабре, накануне, во время и после визита Риббентропа в Париж, когда "Тан",
"Матэн" и другие газеты предались настоящей оргии, исступленно требуя в
своих статьях "свободы рук для Германии на Востоке". Нечто очень похожее