"Дональд Уэстлейк. Одинокий островитянин" - читать интересную книгу автора

досадную помеху, сующую нос не в свои дела чужачку. С остервенением он
требовал оставить его в покое, отстать от него. Но она не уходила никогда.
Он не мог бы сказать точно, когда ему явилась мысль убить ее, но она
осела в его голове. Он пытался гнать ее, вдалбливая самому себе, что он
вовсе не тот человек, чтобы совершить такое, - что он бухгалтер,
маленький, тихий и незаметный.
Но он уже не был таким. Теперь он был авантюристом, морским
скитальцем, загорелым и грубым дикарем, которому позавидуют все на свете
бедные бухгалтеры. И он знал, что вполне способен на убийство.
День и ночь он раздумывал над этим, сидя перед маленьким костерком и
глядя в огонь, пока она, в неведении подстерегавшей ее опасности,
продолжала приставать к нему, требуя новых глав книги. А не то она
принималась смотреть за костром, требуя, чтобы он принес еще хвороста,
чтобы не дал огню погаснуть, как у него уже случалось дважды, а он
приходил в ярость из-за несправедливых обвинений. Не он погасил огонь, а
буря. Нет, протестовала она, буря не загасила бы огонь, если б он все
делал как полагается.
Наконец он не вытерпел. Ранее, в более безмятежные дни, они часто
купались вместе, поближе к берегу - из опасения наткнуться на акул. Теперь
они уже давно вдвоем не плавали, но как-то раз он коварно предложил ей
вспомнить прежнее.
Она сразу же согласилась, они разделись и вбежали в воду, радостно
хохоча и брызгаясь, как будто все еще были счастливыми влюбленными. Он
нападал на нее, как делал прежде, а она отбивалась, смеясь и плескаясь. В
конце концов он схватил ее и увлек под воду.
Она пыталась бороться, но он, чувствуя в себе новые силы, держал ее в
смертельном объятии, покуда ее рывки становились все слабее и наконец
прекратились. Тогда он выпустил ее и стал смотреть, как волны относят ее
тело в море, шевеля медвяные волосы и осыпая брызгами теперь навек
закрывшиеся синие глаза. Спотыкаясь, он направился к берегу и рухнул на
песок.
Теперь он был один. Совершенно один.
На другой день он стал ощущать первые угрызения совести. Ему
вспоминались ее голос и ее лицо, их первые счастливые дни. Он перебрал в
уме все прежние разногласия и увидел ясно, что часто бывал не прав. Он
сознавал, что относился к ней несправедливо, что всегда думал только о
себе. Она ведь не для себя хотела, чтобы он закончил книгу, а ради него.
Он был невыдержан и жесток, и ссоры, убивавшие их любовь, случались по его
вине.
Он думал о том, с какой готовностью и радостью согласилась она
искупаться вместе, - в надежде, что это знак примирения.
По мере того как подобные мысли посещали его, мука и раскаяние
заполняли его сердце. Она была единственной, кто ответил на его любовь,
кто видел в нем нечто большее, чем маленького человечка, склонившегося над
гроссбухами в тихом офисе, - а он убил ее.
Он шептал ее имя, но она ушла, умерла, и виною тому был он. Он упал
на землю и зарыдал.
В последовавшие недели он, хотя и безумно по ней тосковал, стал
примиряться с этой потерей. Он почувствовал, что нечто очень важное вошло
в его жизнь и изменило его навсегда. Совесть жалила его за совершенное