"Элвин Брукс Уайт. Неделя с ангелицами (Больничная интерлюдия времен Второй мировой войны)" - читать интересную книгу автора

Это случилось на второе утро после операции. Медсестра появилась очень
рано, без единого слова распахнула комод, вытащила тазик, тряпку и кусок
мыла.
- Вы можете принять ванну? - резко спросила она.
- В последние годы мне это всегда удавалось, - ответил я.
Она выложила банные принадлежности на грубый столик, мостиком
возвышавшийся над кроватью, и вручила мне полотенце.
- Сперва обработайте себя сверху вниз, а потом снизу вверх, - приказала
она.
- Мокрым в постель не ложиться!
Я подождал, пока она скроется с глаз, тихонько вылез из постели, вылил
тазик, пошел в ванную, которую я делил с одним парнем, наполнил ее водой и
всласть выкупался. Медсестры такие формалистки...
Из всех воспоминаний этой сказочно-целебной недели самыми кошмарными
были появления ночной сестры. Мне сказали, что она приходит на дежурства в
полночь, а уходит в семь. У нее была привычка заходить в палату без пяти
пять, когда Морфей держал меня в объятиях крепче морфия, щелкать
выключателем и мерить температуру.
При ее приходе я с огромным усилием поднимался сам, глупо моргал на
свет, открывал рот и получал под обложенный неповоротливый язык тонкий и
стройный термометр. Сестра, чье имя начиналось на "А" и заканчивалось
кустом с колючками, стояла, очаровательно-невозмутимая, и тихо смотрела на
меня три долгие минуты, необходимые для измерения. На устах ее застывала
тень снисходительно-надменной улыбки. Недвижная и хладная в ночном
электрическом свете в этот жуткий час преждевременного утра, она прилежно
исполняла свой несуразный долг и казалась существом, осененным какой-то
помешанной красотой. Она казалась - но ведь не могла же на самом деле быть
- беспорочной. Мои оглушенные лекарствами чувства тщетно пытались уложить
ее черты в какой-то ящичек каталога, пока термометр давил на язык снизу, а
ртуть совершала свое медлительное восхождение до отметки "нормально". Не
могу вспомнить, была ли она низенькой или высокой, светлой или
темноволосой, невзрачной или хорошенькой, но своим бесстрастным и
безрассудным интересом к температуре моего тела в этот несусветный час она
олицетворяла для меня слияние красоты и безумия, столь неразлучных в этом
мире. В мое последнее утро я взломал надмирную тишину нашей утренней
церемонии.
- Скажи, о, сестра, - в муках рождал я фразу, пока термометр
немилосердно колотился о мои резцы, - зачем в сей предутренний час играем
мы здесь немую сцену?
Выражение ее лица нисколько не изменилось, но слова, которые я услышал,
несомненно были рождены ее устами:
- Сейчас война, лапушка, - сказала она,- а у меня двадцать шесть
больных, и всем надо измерить температуру до конца дежурства. Черт видать
решил, что ты у меня первый в списке.
Я изобразил чуть заметную горделивую улыбку и расставил два пальца
рожками в знак победы, как это делал на снимках сам Черчилль, и
лекарственный сон вновь сморил меня, а когда я проснулся, она уже ушла.
На другой день покинул больницу и я.