"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

посвятить мне твои стихи, как бы фантастически ты ни вздумал их назвать? Не
потому ли, что в первом случае речь шла о журнале, где я запретил печатать
свои письма, авторское право на которые, как ты прекрасно знаешь, закреплено
всецело за мной, а во втором - ты радовался, что успеешь сделать все
по-своему, втайне от меня, и это дошло бы до меня слишком поздно, когда я
уже не смог бы помешать тебе. То, что я обесчещен, разорен и заточен в
тюрьму, - все это должно было заставить тебя просить у меня разрешения
поставить мое имя на первой странице твоей книги, как просят милости, чести
и привилегии. Только так нужно обращаться с тем, кто попал в беду и покрыт
позором.
Там, где пребывает Страдание, - священная земля. Когда-нибудь ты
поймешь, что это значит. И пока ты этого не поймешь, ты ничего не узнаешь о
жизни. Робби и такие, как он, способны понять это. Когда я в сопровождении
двух полицейских был привезен из тюрьмы в суд по делам несостоятельных
должников, Робби ждал в длинном мрачном коридоре, чтобы на глазах у всей
толпы, которая притихла, увидев этот простой и прекрасный жест, снять передо
мной шляпу, когда я проходил мимо в наручниках, понурив голову. Люди
попадали в рай и за меньшие заслуги. Движимые таким чувством, такой любовью,
святые становились на колени, чтобы омыть ноги нищих, или склонялись к
прокаженному, целуя его в щеку. Я ни разу ни словом не обмолвился Робби о
том, что он сделал. До сих пор я даже не знаю, известно ли ему, что я вообще
заметил его поступок. За это нельзя приносить формальную благодарность в
общепринятых выражениях. Я храню ее в сокровищнице своего сердца. Она
спрятана там, как тайный долг. И я счастлив, что долг этот неоплатен. Эта
благодарность нетленна и напитана благовонным бальзамом обильных слез. Когда
Мудрость оказалась бесполезной, Философия - бесплодной, а присловья и
избитые изречения тех, кто пытался утешить меня, были как прах и пепел в
моих устах, это смиренное и неприметное деяние Любви отворило для меня все
родники жалости, заставило пустыню расцвести розами, избавило меня от
горестного одиночества изгнанника и воссоединило меня с израненным, разбитым
и великим сердцем Мироздания. И когда ты сумеешь понять не только то, как
был прекрасен поступок Робби, но и то, почему он так много для меня значил -
и всегда будет так дорог мне, - тогда, может быть, ты поймешь, как и с каким
чувством ты должен был просить у меня разрешения посвятить мне свои стихи.
Справедливо при этом заметить, что я ни при каких условиях не принял бы это
посвящение. Хотя не исключено, что при иных обстоятельствах мне было бы
приятно услышать такую просьбу, я все равно ответил бы на нее отказом ради
тебя, не считаясь со своими чувствами.
Первый томик стихов, который юноша в расцвете весны своего возмужания
посылает в широкий мир, должен быть словно белый боярышник в саду у колледжа
св. Магдалины или первоцвет на Камнорских лугах. Его нельзя отягощать
бременем ужасной, отталкивающей трагедии, ужасного, отвратительного
скандала. Если бы я разрешил сделать свое имя глашатаем книги, я совершил бы
непростительную эстетическую ошибку. Это создало бы вокруг всей книги ложную
атмосферу, а в современном искусстве нет ничего важнее атмосферы.
Современная жизнь сложна и относительна. Это - ее отличительные черты. Для
того чтобы отразить первую черту, нам нужна атмосфера со всеми тончайшими
нюансами, намеками и необычайными перспективными искажениями; вторая черта
требует соотнесения с фоном. Вот почему Скульптура перестала быть
изобразительным искусством, а Музыка стала им; вот почему Литература есть,