"Торнтон Уайлдер. Мост короля Людовика Святого [И]" - читать интересную книгу автора

светлый корабль, прижимая руку то ко рту, то к сердцу. Расплылись и
исказились в ее глазах гладь Тихого океана и огромные жемчужины облаков,
навеки застывших над водой.
Оставшись в Лиме одна, маркиза все больше и больше замыкалась в себе.
Одевалась она все неряшливее и, как многие
одинокие люди, разговаривала с собою вслух. Жизнь ее целиком
сосредоточилась в пылающем фокусе сознания. Здесь разыгрывались
бесконечные диалоги с дочерью, несбыточные примирения, без конца
повторялись сцены раскаяния и прощения. На улице люди видели старуху в
съехавшем на ухо рыжем парике, с рдеющей от кожного воспаления левой щекой
и от дополнительного слоя румян - правой. Подбородок ее никогда не
просыхал, губы шевелились беспрестанно. Лима была городом чудаков, но и
там эта женщина, которая носилась по улицам и обшаркивала ступени церквей,
стала посмешищем. Думали, что она всегда пьяна. Ходили о ней и слухи
похуже; кто-то собирал подписи, чтобы посадить ее в тюрьму. Трижды на нее
доносили в Инквизицию. Ее, пожалуй, и сожгли бы, если бы зять ее не был
так влиятелен в Испании и сама она не приобрела друзей в свите
вице-короля, которые терпели маркизу за ее чудачества и широкую
начитанность. Мучительные отношения матери и дочери еще больше отравлялись
денежными недоразумениями.
Графиня получала от матери порядочное содержание и много подарков.
При испанском дворе донья Клара скоро прослыла женщиной выдающегося ума.
Всех сокровищ Перу не хватило бы ей, чтобы поддержать тот грандиозный
стиль жизни, который она избрала. Как ни странно, расточительность
проистекала из благородного свойства ее натуры: она относилась к друзьям,
к слугам, ко всем интересным людям в столице, как к своим детям. И
кажется, лишь на одного человека во Вселенной не простирались ее милости.
Покровительством ее пользовались и картограф Де Блазьи (посвятивший свои
Карты Нового Света маркизе де Монтемайор к безумному веселью придворных в
Лиме, которые прочли, что она "украшение своего города и солнце,
восходящее на Западе"), и ученый Азуарий, чей трактат по гидравлике был
изъят Инквизицией как чересчур возбуждающий умы. Лет десять графиня
буквально вскармливала все науки и искусства Испании - и не ее вина, что
это время не создало ничего запоминающегося.
Года через четыре после отъезда доньи Клары донья Мария получила от
нее разрешение посетить Европу. Обе стороны готовились к визиту с
взращенной на угрызениях решимостью: одна - быть терпеливой, другая -
сдержанной. Обе не выдержали. Они терзали друг друга и были на грани
помешательства от перемежающихся взрывов страстей и приступов раскаяния.
Но вот однажды донья Мария поднялась до зари и, отважившись только
поцеловать дверь, за которой спала дочь, села на корабль и вернулась в
Америку. С тех пор писание писем должно было заместить любовь,
непереносимую вживе.
Эти ее письма стали в нашем удивительном мире хрестоматийными
текстами для школьников и муравейником для грамматиков. Донья Мария
выработала бы в себе гений, не будь он врожденным, - так необходимо было
для ее любви вызвать интерес, а быть может, и восхищение далекой дочери.
Она заставляла себя выходить в свет, чтобы собирать его нелепости; она
упражняла свой глаз в наблюдательности; она читала шедевры родной
словесности, чтобы