"Чарльз Вильямс. Долгая воскресная ночь " - читать интересную книгу автора

были от женщин с обратным адресом Гальвестона. Пробежав некоторые из них, я
пришел к выводу, что для написания их скорее бы подошла не надушенная
бумага, а в лучшем случае асбест, с таким жаром изъяснялись корреспондентки.
И все листочки содержали один и тот же страстный призыв: почему, дорогой, ты
больше мне не пишешь?! Робертс, судя по письмам, придерживался железного
принципа: с глаз долой - из сердца вон. Не рассчитывая обнаружить в амурной
переписке покойника каких-либо улик, проливающих свет на причины его
убийства, я пробегал глазами абзац-другой и брался за следующее послание.
Последнее из писем, с адресом Лос-Анджелеса и датированное ноябрем прошлого
года, я поначалу даже вовсе отбросил. Но вдруг внимание привлекло в
последней строке слово "вырезки"...
Вырезки?
Пришлось прочитать письмо с самого начала.
"...Ты свинья, ты даже не сообщил мне, получил ли ты вырезки, которые
просил у меня этим летом! А лишь вспомню, как я старалась и с каким риском
для себя, чтобы раскопать тебе все это дело, так просто злость берет, какой
ты подонок, других слов у меня для тебя больше нет! Таким, как ты, одно
название - д-е-р-ь-м-о! Дерьмо собачье! Архивариус чуть было не поймал меня,
когда я вырезала материалы из старой подшивки. Ты бы мог хоть написать мне,
пригодились ли они тебе и зачем. Просто не знаю, что и делать! То ли послать
тебя ко всем чертям, то ли взбеситься от ревности. Вот уж штучка эта
красотка, ну и вкус же у тебя! Фу, какая мерзость! Ответь мне немедленно,
негодяй, и расскажи все подробно, не то..."
Отбросив письмо, я принялся лихорадочно перерывать весь секретер.
Никаких вырезок, разумеется, не обнаружилось, равно как и других писем со
штампом Лос-Анджелеса. Пришлось вновь приняться за комод. На этот раз
тщательно просмотрел каждую рубашку, каждую пару носков, все бумаги. Ничего!
Сорвав с кровати простыни, подверг изучению матрас. Обшарил карманы всех
костюмов в стенном шкафу, прощупал швы. И пришел в уныние, убедившись, что
улики, которые искал, когда-то действительно находились в этой квартире.
Может быть, даже вчера. Не исключено, впрочем, что они и сейчас еще здесь.
Но где?
Я продолжал безнадежные поиски. Исследовал стенки всех чемоданов,
прощупал подкладку, содрал пленку со шкафа, отогнул ленты на шляпах,
отодвинул от стены комод и секретер, перевернул кресла и проверил подушки,
сунул нос в сливной бачок, пошарил под ванной. Затем просмотрел стволы двух
охотничьих ружей и порылся в резиновых сапогах. Наконец, проверил, не
поднимался ли линолеум пола кухни. Ничего. Если у Робертса имелись
какие-либо вырезки из газет, касающиеся Фрэнс, значит, их взял Джордж.
Вернувшись в жилую комнату, в изнеможении бросился на кровать. Поиски
заняли у меня почти два часа, было уже половина шестого. По Монтроз-стрит
опять пронеслась автомашина и, повернув на Клебурн-стрит, взвизгнула
тормозами. Я вообразил, как полицейские прочесывают весь город, просвечивают
фарами и фонарями подъезды, скверы, перекрывают все ходы и выходы.
Приподняв голову, я уставился в потолок. Прямо надо мной на следующем
этаже размещалась контора Джорджа. Протянув руку к телефону на секретере,
набрал номер и слушал, как наверху раздаются телефонные звонки. Пожав
плечами, положил трубку на место. Потом позвонил Барбаре. Пожалуй, стоит
напомнить о себе. Она наверняка уже вернулась домой. Моя хранительница
отозвалась немедленно: