"Леон де Винтер. Небо Голливуда " - читать интересную книгу автора

культурой ему придется столкнуться. В то время Грин рассматривал
журналистику как хобби - без особых усилий раз в квартал он публиковал эссе,
где выражал свои впечатления и таким образом их контролировал. После отъезда
Паулы он бросил это занятие, впрочем, так же как и все остальное. Он написал
дюжины достойных сожаления стихов, но Паула не пожелала, чтобы ее воспели в
рифмах и аллитерациях. Рассказы и статьи вообще никуда не годились. Для
этого требовалась вера в себя - качество, которое он на тот момент
безнадежно утратил.
- Если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони мне, - повторял
по-немецки Кант бесчисленное множество раз. - И, в отличие от большинства
подонков в этом городе, я не бросаю слов на ветер.
Несмотря на разницу в возрасте (Канту было сорок, когда он бежал из
Праги), они подружились, хотя и не слишком много общались. Они ходили вместе
в кино, которое обсуждали потом часами, посещали вечеринки (Робби брал Грина
с собой), спорили об американской политике, пытались постигнуть
"фантастическую действительность" - так называл Грин Интернет. Когда Кант
рассказывал о своей пражской юности, Грин внимательно слушал и проявлял
участие.
Кант стал агентом во времена громких карьер. Больше года он не получал
от Грина никаких вестей. Такое случалось и раньше, но всякий раз, когда они
встречались снова, складывалось впечатление, что они не виделись всего пару
дней. Грин никогда ничего не просил у Канта. Он не мог позволить себе прийти
к Канту с протянутой рукой - это было бы катастрофическим нарушением тех
правил, которые Грин установил себе в общении с Кантом. Сейчас он был здесь
исключительно для того, чтобы повидать старого друга. И больше ничего. Но
где-то на уровне живота ноющей резью сидело тайное желание (Грин не давал
ему превратиться в навязчивую идею), чтобы Роберт понял все сам.
"Шаффнерс" представляло собой просторное кафе, где, жалуясь на варикоз
и опущение матки, разносили заказы шестидесятилетние официантки. Бутерброды
могли утолить недельную потребность в тушеном мясе и пастрами, вызывая
приступы изжоги и отрыжку. Но это были лучшие "холестероловые бомбы" в
Лос-Анджелесе, и потому заведение не пустовало. Грин ограничился кофе.
Получив вторую бесплатную добавку - американскую смесь, которая лишь
отдаленно напоминала европейский кофе, - он увидел, как Роберт Кант
пересекает бульвар Уилшир. В двадцати метрах от ближайшего светофора,
опираясь на трость, он решительно вышел на проезжую часть и бесстрашно
остановил движение. Маленькими шагами, на слабых ногах, но с волевым видом
он семенил по направлению к кафе. Заметив Грина, он улыбнулся и помахал ему.
Пыхтя, Кант опустился на диван из искусственной кожи напротив Грина. Он
сохранил взгляд любопытного мальчишки, круглое еврейское лицо и изящные
пальцы, как у музыканта. Если бы он не эмигрировал, он стал бы пианистом.
- Видел, как они все остановились? - спросил он лукаво. - До смерти
боятся суда. Старик, сбитый миллионером-лихачом... - Он взял правую руку
Грина и ущипнул ее. По-немецки произнес:
- Как дела? Хорошо выглядишь. Но это, наверно, лишь внешний лоск. Не
помню, чтобы ты когда-нибудь говорил: "Да, дела идут отлично". У тебя всегда
все идет дерьмово. И я никогда тебе не верю.
От каких только недугов Кант не страдал, но каждый раз выглядел
бодрячком, с горящими глазами и непоседливыми руками. Ему было уже довольно
много лет - Грин сбился со счета, - и кожа на лице и руках выглядела тонкой