"Эдит Уортон. Избранное " - читать интересную книгу автора

Историческая ретроспектива еще теснее сближает их имена. Оба они сделали
больше всех для того, чтобы американский роман обогатился завоеваниями,
которыми в ту пору было отмечено развитие большой повествовательной формы в
Европе и в России. Поначалу вынужденные обороняться от провинциального
эстетизма, оба оказались потом свидетелями массового увлечения
натуралистскими теориями и приемами письма. И оба противостояли этой
чрезмерно развившейся тенденции, отстаивая "старомодные", по тогдашним
меркам, принципы продуманной архитектоники, добротной сюжетности,
стилистической отделки, психологизма и неспешного драматического нагнетания
конфликтов. В книге "Что такое проза" (1925) Уортон писала: "Для того, чтобы
передать в романе жизнь, необходимо только одно умение... это способность
высвободить из ее сумятицы решающие мгновения" Она основывается на
собственном опыте, а еще убедительнее могли бы подтвердить ее мысль книги
Джеймса.
И тем не менее это не были отношения мастера и подражателя. Последний
период творчества Джеймса прошел под знаком явного охлаждения к проблемам,
конфликтам, заботам, тревожившим его соотечественников. По. мере этого все
заметнее делалось различие между двумя писателями - как в творческих
интересах, так и во всем строе мышления и чувствования. Проведя полжизни на
других берегах, Уортон и в Париже осталась человеком старого Нью-Йорка. Ее
не захватили размышления Джеймса об американце а Европе, о встрече двух
культур, двух систем ценностей. Ничто вокруг не напоминало разрушенный
движением истории мир 5-й авеню времен ее юности. Но для Уортон этот мир
сохранился живым и владел воображением так же властно, как и в начале
писательского пути.
От мира Генри Джеймса он отличался столь же сильно, как
высокопросвещенный, почти европейский Бостон от Нью-Йорка, города
коммерсантов, стряпчих, чиновников, денежных тузов с их смешными претензиями
на аристократизм духа. Джеймс, который был ньюйоркцем по рождению, описал
этот город в "Вашингтонской площади" (1880). Еще раньше его изобразил
Мелвилл в "Писце Бартлби" (1856), "уолл-стритской повести", которая русскому
читателю сразу же напомнит гоголевскую "Шинель". Нью-Йорк предстанет и в
произведениях Уортон. Недоступные запуганному, несчастному конторщику
фешенебельные особняки будут открыты для читателя вместе с их понятиями и
правилами, которые герою Мелвилла внушали ужас, смешанный с отвращением.
Реальность войдет в книги Уортон вещественно и зримо, не оставляя места для
романтических иллюзий, как, впрочем, и для трагических, обреченных бунтов.
"Вашингтонская площадь" предвосхитила мотивы романов Уортон, самое
тональность ее повествования. Для Джеймса это был эскиз темы, оставленной
ради других замыслов и художественных идей. Уортон посвятила себя этой теме
едва ли не без остатка. "Обитель радости", "Обычай страны" и "Век наивности"
сложились в своего рода трилогию о старом Нью-Йорке. Затем был написан цикл
из четырех повестей под общим заглавием "Старый Нью-Йорк" (1924). Ее талант
сверкнул здесь в последний раз. Но дело жизни было уже сделано. Воссозданный
ею Нью-Йорк остался в литературе особой и завершенной в себе эстетической
действительностью. В этом смысле "Обитель радости" можно рассматривать как
предвестие появившегося через тринадцать лет "Уайнсбурга" Шервуда
Андерсона - книги, исключительно важной для американской прозы XX века.
Речь идет, конечно, не о внешнем сходстве. Объективно близок только
исходный принцип: многоплановый и целостный художественный мир во всей