"Эдит Уортон. Век наивности" - читать интересную книгу автора

Подобный ход мысли по-своему логичен. В старом Нью-Йорке о человеке судили
прежде всего по той среде, из которой он происходил. Эту связь считали
нерасторжимой, ею как бы наперед определялась вся биография. Выходцам из
буржуазной среды было уготовано потреблять, а не создавать искусство. Не
творчество, а бизнес и семья были их назначением. И никто еще не
предполагал, что дети могут взбунтоваться против отцов и их такого прочного,
такого сбалансированного порядка жизни, избрав вместо деловой карьеры
писательство, вместо выгодного брака - свободное чувство, вместо скучного
процветания - подвижничество творческого пути.
Эдит Уортон была среди первых "отступников", тех, кто отверг этот мир, но
все же остался навсегда связан с ним сложным чувством, в котором были и
неприятие, и ностальгия.
По складу характера, как, впрочем, и по обстоятельствам биографии, она мало
напоминает будущих обитателей американской колонии на левом берегу Сены,
возникшей в двадцатые годы и описанной Хемингуэем в "Празднике, который
всегда с тобой". То были настоящие бунтари против духовного убожества
воспитавших их оук-парков и сент-полов, противники пуританской этики
американского захолустья, искатели новых форм - и в жизненном поведении, и в
искусстве.
Уортон обосновалась в Париже задолго до того, как сюда толпами хлынули ее
молодые соотечественники, мечтавшие к го о литературе, кто о живописи, а кто
и просто об освобождении от опостылевшей скуки провинциального житья. Она
переехала в дом на улице де Варен еще в 1907 году и почти безвыездно прожила
во Франции до своей смерти тридцать лет спустя. После первой мировой войны
экспатриантство сделалось массовым поветрием. И на первых американских
парижан - Гертруду Стайн, Уортон - смотрели как на пророков. Скотт
Фицджеральд пришел на улицу де Варен уверенным, что встретит человека
близкой духовной ориентации. Но разговор получился натянутым и кончился
взаимными колкостями.
Дело было не в личностях, а в принципах. Столкнулись люди разной культуры и
разного мышления. Все то, что у поколении Фицджеральда вызывало горечь и
сарказм - та же просвещенность, и деловая честность, и даже "хорошие
манеры", - вовсе не казалось пустым фетишем поколению Уортон, во всяком
случае ей самой. Озлобленность и скепсис послевоенной молодежи, которые
выплеснулись на страницы ранних книг Фицджеральда, ей оставались чужды,
потому что традиции были усвоены слишком глубоко.
Внешне жизнь Уортон долго складывалась согласно неписаным, но строгим
правилам старого Нью-Йорка. Она всегда была очень скрытной во всем, что
впрямую не касалось литературных устремлений и забот. В этом смысле
"Пережитое" - книга умолчаний, как и мемуары английского прозаика и критика
Перси Лаббока, одного из ее ближайших друзей. Оттого и стали возникать
легенды. Впрочем, они не всегда беспочвенны.
Основываясь на глухих намеках в письмах полувековой давности, уже ранние
биографы утверждали, что в юности Эдит Джонс перенесла тяжелое потрясение.
Согласно этой версии, человек, с которым она хотела соединить судьбу, не
отвечал требованиям, в таких случаях обязательным на 5-й авеню. Вмешалась
мать. Дело не дошло и до помолвки. Европейское путешествие должно было
смягчить боль насильственного разрыва.
Оно длилось более года, а по возвращении возникла довольно бесцветная фигура
Эдварда Уортона, и пришлось подчиниться родительскому выбору. Брак был