"Ричард Вудмен. Око флота " - читать интересную книгу автора

вознаграждении до сих пор оставался бы нерешенным". Адмирал пхнул своего
флаг-лейтенанта, после чего сия достойная персона с трудом поднялась на ноги
и провозгласила здравицу в честь лейтенанта Джона Дево и мичмана Натаниэля
Дринкуотера, заслуживших благодаря отваге, проявленной при взятии приза,
особого упоминания в рапорте капитана Хоупа. Дево вскочил и поклонился
флаг-лейтенанту и адмиралу. Заявив, что мичману выпала почетная миссия
принять капитуляцию испанцев, он предложил предоставить виновнику слово для
ответа.
Дринкуотер не совсем понял, чего от него хотят, зато увидел вдруг
Морриса, сидящего на другом конце стола. Тот смотрел на него, а на губах его
играла ядовитая улыбка. Лицо Морриса вдруг стало разрастаться, принимая
пугающие размеры и источая ненависть. Разговоры стихли, все глядели на
Дринкуотера. Натаниэль смутился. Он помнил, что старшие поднимались, говоря
тост, и с трудом встал. Несколько секунд он стоял, слегка покачиваясь.
Выражение скуки на лице флаг-лейтенанта сменилось вдруг интересом: он уже
предвкушал афронт, о котором можно будет посудачить со своими лощеными
дружками.
Дринкуотер посмотрел в окно, туда, где алели на горизонте последние лучи
заходящего солнца. Лицо Морриса стало расплываться, ему на смену явилось
лицо матери. Он вспомнил, как мать, готовясь к расставанию с сыном, вышивала
ему салфетку. Она так и лежала, ни разу не использованная, на дне его
рундучка. На ней был девиз. Этот девиз вдруг всплыл перед глазами мичмана, и
он выкрикнул его громким, командным голосом:
- За посрамление врагов короля!
Он сказал это на одном дыхании и без запинки. И буквально упал на стул
под крики одобрения, раздавшиеся за столом. На лице флаг-лейтенанта снова
появилось выражение скуки.
До слуха Дринкуотера смутно донеслось одобрительное замечание
Кемпенфельта:
- Черт побери, капитан, а парень-то - орел!


Глава седьмая


Дуэль


Июнь-июль 1780 г.


Проснувшись поутру, Дринкуотер мог только очень расплывчато припомнить
события предыдущей ночи. После сказанного им тоста вечер для него
превратился в одно размазанное пятно, он даже не помнил, как ушел адмирал.
Сине-белые мундиры, золотая тесьма и красные лица мелькали в густой пелене
табачного дыма. В мерцании свечей алый мундир и блестящий воротник Вилера
казались яркими как солнце. Собравшиеся то разражались взрывами смеха, то
становились серьезными опять. Разговор шел о множестве вещей. Сначала он был
всеобщим, потом растекся на группы; чем пустее становились бутылки, тем
больше звучало непристойных слов, голоса то разделялись, то сливались в