"Шломо Вульф. Водолазия" - читать интересную книгу автора

в Союзе. Когда она вернулась, ее отец, Моисей Ильич, директор фабрики,
партийный билет на стол бросил. Его тут же уволили. Они всей семьей уехали в
Кишинев. Имущество продавали с молотка. За бесценок. Ничего, говорила мне
Броня, нам не надо с такой родины. А из Кишинева попросились сразу вроде бы
в гости к родным в Румынию. А оттуда - в Тель-Авив." "Здорово! Вот это
Бронислава! И как она там?" "Кто ж это может знать? Хорошо наверное.
Прислала мне как-то письмо. Ни слова, ни обратного адреса. Только вот эта
фотография в военной форме. Смотри, какие бравые евреи в своей стране! Жалко
только, Митенька, что Фирочки с ней рядом рядом нету. Не уберегла
подружку..." "А... Фирины родные? Ну, тетя Клава и дядя Саня?" "Саня уже
Ицхак. Большой человек в Израиле. Скоро, Мить, - зашептал Лобик, - они все
там будут! Нам на погибель... Представляешь, что Броня напридумать сможет,
а? Им с американцами? А миллионы евреев?.."
"А что, действительно... на шахтах евреи не работают?" "Работают,
конечно, как и всюду. Может быть меньше в процентном отношении, чем в
театрах или в науке. Так ведь у них и головы лучше наших." "Лучше вашей! -
возмутилось все мое существо. - О чем вы говорите! А кто Броню выучил, если
не вы? Для... Израиля." "Я ее, Митенька, для России растил. А ректор этот
позорный мой труд извратил. Вот такие у нас невеселые новости. Ладно. как ты
сам? Жду интереснейших рас-сказов!" "Вы здоровы, Иван Петрович? - чуть не
впервые назвал я Лобика по его имени. - А то от здешних новостей мне без
конца так выпить хочется, что никаких уже сил нет... Мама не может..." "Я
знаю." "А я не люблю пить один." "Бог меня здоровьем не обидел, - сквозь
слезы улыбнулся он, - а русскому учителю просто грех не выпить с бывшим
любимым учеником. Ты мою яхту помнишь?"
Кто же не помнил его байдарку с парусом, в которой он сам едва
помещался, но перекатал всех нас! Я обнял его и заплакал. Вот это
поездочка...
Зато как на реке было хорошо! Ветерок гнал байдарку по протокам нашей
тихой реки. Буйная зелень смыкалась над мачтой и отражалась в зеркале воды,
рыба билась о желтые борта. На песчаной отмели мы закинули удочки и за час
наловили и на уху, и на жареху. И так там оттянулись, что мама бегала к жене
Лобика, а та к ней. Зато помянули по-русски Фирочку, маленькую некрасивую
умничку с первой парты десятого "б".
***
Будущие десятиклассники бездельничали в городе. Собрать их проблемы не
соста-вило. Как и учителей. Я купался в лучах своей целинной славы, сиял
красной звез-дой и говорил, говорил, а на душе был мрак. Лучшие годы я
потратил на освоение целины. Одна моя одноклассница, которую Лобик в упор не
видел, теперь работала с ним же - преподавала в нашей школе английский.
Почти все прочие либо окончили вузы, либо заканчивали - поступаемость у
нашей школы была хорошая. А я - на второй курс перешел! Старше всех на своем
потоке. К восем-надцатилетней однокурснице сватаюсь. Так что на вопросы я
отвечал без долж-ного энтузиазма. Тем более, что ближе всех ко мне сидела
евреечка, которая остро напомнила мне покойную Фиру. Я прямо чувствовал
вопрос в ее огромных глазах - а в Корабелку евреев берут? Или - с моста в
Неву?.. И подумал: будь я сам евреем, уехал бы лучше в этот Кишинев, оттуда
в гости в Бухарест. А там и Тель-Авив под боком. Чтобы без всех этих
смертельно опасных экспериментов.
Но потом вспомнился Эллочкин папа-адмирал. Ему и в Ленинграде не дует.