"Шломо Вульф. Водолазия" - читать интересную книгу автора

этот месяц. Бог даст, как раз и похоронишь..."
Я стакан хлопнул и новый наполнил, а сам оглядываюсь, где вторая
бутылка - от таких-то новостей! Мама махнула рукой и тоже налила себе
немного.
"У тебя девушка-то есть? - спрашивает она, когда от водки порозовела, а
то была такая желтая, какими живые люди и не бывают. - Я думала, ты с Галей
приедешь. Благословила бы..." "Есть, - говорю, а у самого сердце так сжало,
что, поверишь ли, водка не пошла. - Да еще какая!" "Красивая?" "Самая
красивая на свете." "А откуда она?" "Местная. Ленинградка." "Тамара, о
которой ты писал?" "Нет, - отвечаю. - Ее зовут Таня. Таня Смирнова..." "Ну,
будь с ней счастлив. Я ее заочно благославляю на совет да любовь с тобой. Ты
кушай. Знаешь, как я старалась! Все твое самое любимое. Дранники делала
перед самым уходом на вокзал и укрыла. Еще горячие. А обо мне ты не думай.
Старухи всегда умирают." "Старухи! Тебе всего-то..." "Неважно. Главное,
чтобы ты был здоров и счастлив. Только мне одно не нравится... Сначала так
тепло писал о Гале, потом о Тамаре. Теперь Таня. Твой папа так не метался.
Хотя... Может это он потому, что не был таким интересным... Вот меня и
выбрал... раз и на всю жизнь... Только вот Бог ему этой жизни не дал - на
такого сына полюбоваться, - снова заплакала она. - Ты не обращай внимания.
Ослабела я от болезни. Ты хоть раз в детстве видел, чтобы я плакала? А
теперь ото всего, что подумается или вспомнится, плачу, плачу... Как
маленькая..."

2.
Нашу деревянную школу, одноэтажную с мезонином, построил какой-то
меценат прошлого века по английскому проекту. Она была своего рода чудом
архитектуры. Огромные окна, простороное крыльцо с обшарпанными колоннами.
Летом в школах пусто. Сам не знаю, зачем зашел. Просто, как пели в
позже придуманной песне, пройтись по старым школьным этажам. Дверь в
учительскую была раскрыта и первое, что я там увидел, был огромный белый
лоб, за которое наш учитель математики и получил свое прозвище. Он тоже
заметно постарел, с трудом разогнулся над столом мне навстречу, но меня
узнал сразу. "Митенька, - раздался родной тонкий голос. - Вот и встретились.
А то только читаю да слышу о твоих победах. Смотри, - метнулся он к
стеклянному шкафу, - тут все вырезки из газет о тебе. Вот тут Указ о
награде, тут из "Комсомолки" заметка. Так ты теперь кораблестроитель?
Горжусь! Вся школа гордится." "Не мной же одним? С вашей-то подготовкой!
Небось Броня университет уже успела кончить?" "Не взяли ее в университет
имени Шевченко." "Броню?!" "И Фиру тоже. Провалились мои девчушки. Тамошний
ректор чуть ли не по радио сказал - я возьму в свой универ-ситет столько же
евреев, сколько их работает на шахтах Донбасса... И не взял!" "Как это не
взял? - вспомнил я дикий конкурс в Корабелку и полно поступивших евреев. -
Так не бывает. Провалиться по математике Фира не могла! Что за чушь..." "А
ведь провалилась! Они там это умеют. И концов не найдешь. Все нашим
евреечкам говорили - идите в том же Киеве в другой вуз, хоть в
политех-нический. Нет! Закусили удила. Ты же знаешь Фирочкин характер."
"И?.. Что же они закончили?" "Фира ничего... - заплакал Лобик. - С моста в
Днепр бросилась... Нету ее больше..." "А... Броня? - сжалось мое сердце от
воспоминания о моей рыжей ласковой подружке. - Броня... выжила?" "И Брони
нет. В Эмске нет, - спохватился он, увидев, как я снова бледнею. - И вообще