"Вирджиния Вулф. Эссе" - читать интересную книгу автора

языка, он скорее настроение, чем вывод. "Грозовой перевал" - книга более
трудная для понимания, чем "Джейн Эйр", потому что Эмили - больше поэт,
чем Шарлотта. Шарлотта все свое красноречие, страсть и богатство стиля
употребляла для того, чтобы выразить простые вещи: "Я люблю", "Я
ненавижу", "Я страдаю". Ее переживания, хотя и богаче наших, но находятся
на нашем уровне. А в "Грозовом перевале" Я вообще отсутствует. Здесь нет
ни гувернанток, ни их нанимателей. Есть любовь, но не та любовь, что
связывает мужчин и женщин. Вдохновение Эмили - более обобщенное. К
творчеству ее побуждали не личные переживания и обиды. Она видела перед
собой расколотый мир, хаотическую груду осколков, и чувствовала в себе
силы свести их воедино на страницах своей книги. От начала и до конца в ее
романе ощущается этот титанический замысел, это высокое старание -
наполовину бесплодное - сказать устами своих героев не просто "Я люблю"
или "Я ненавижу", а - "Мы, род человеческий" и "Вы, предвечные силы...".
Фраза не закончена. И не удивительно. Гораздо удивительнее, что Эмили
Бронте все-таки дала нам понять, о чем ее мысль. Эта мысль слышна в
маловразумительных речах Кэтрин Эрншоу: "Если погибнет все, но он
останется, жизнь моя не прекратится; но если все другое сохранится, а его
не будет, вся вселенная сделается мне чужой, и мне нечего будет в ней
делать". В другой раз она прорывается над телами умерших: "Я вижу покой,
которого не потревожить ни земле, ни адским силам, и это для меня залог
бесконечного, безоблачного будущего - вечности, в которую они вступили,
где жизнь беспредельна в своей продолжительности, любовь - в своей
душевности, а радости - в своей полноте". Именно эта мысль, что в основе
проявлений человеческой природы лежат силы, возвышающие ее и подымающие к
подножью величия, и ставит роман Эмили Бронте на особое, выдающееся место
в ряду подобных ему романов. Но она не довольствовалась лирикой,
восклицаниями, символом веры. Это все уже было в ее стихах, которым, быть
может, суждено пережить роман. Однако она не только поэтесса, но и
романистка. И должна брать на себя задачу гораздо труднее и неблагодарнее.
Ей приходится признать существование других живых существ, изучать
механику внешних событий, возводить правдоподобные дома и фермы и
записывать речь людей, отличных от нее самой. Мы возносимся на те самые
высоты не посредством пышных слов, а просто когда, слушаем, как девочка
поет старинные песенки, раскачиваясь в ветвях дерева; и глядим, как овцы
щиплют травку на болотистых пустошах, а нежное дыханье ветра шевелит
тростники. Нам открывается картина жизни на ферме, со всеми ее дикостями и
особенностями. И можно сравнить "Грозовой перевал" с настоящей фермой, а
Хитклифа - с живыми людьми. При этом думаешь, откуда ждать правдивости,
понимания человеческой природы и более тонких эмоций в этих портретах,
настолько отличных от того, что мы наблюдаем сами? Но уже в следующее
мгновение мы различаем в Хитклифе брата, каким он представляется
гениальной сестре; он, конечно, немыслимая личность, говорим мы, и, однако
же, в литературе нет более живого мужского образа. То же самое происходит
с обеими героинями: ни одна живая женщина не может так чувствовать и
поступать, говорим мы. И тем не менее это самые обаятельные женские образы
в английской прозе. Эмили Бронте словно бы отбрасывает все, что мы знаем о
людях, а затем заполняет пустые до прозрачности контуры таким могучим
дыханием жизни, что ее персонажи становятся правдоподобнее правды. Ибо она
обладает редчайшим даром. Она высвобождает жизнь от владычества фактов,