"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

само по себе имя "Аиша" означает "жизнь".
Время, нелегкий труд и ожидание детей изнурили моего отца, и умер он
рано, как только смог увидеть личико Аиши. Мне он преподал не только урок
достойной жизни, но и урок достойной смерти: я навсегда запомнил, как он
спокойно и мудро готовился покинуть этот мир. Пугало его лишь то, что он
оставляет семью в бедности, поскольку последние годы перед смертью он уже не
мог работать с прежней силой.
В нашей последней с ним беседе он, между прочим, сказал:
- Что останется от меня, кроме тебя и Аиши, детей моих? Ветер и время
рассыплют и разорвут сделанные мной шатры и палатки, и кто вспомнит
мастера-палаточника по прозвищу "Хайям"?
- Я сделаю так, что прозвище твое будет знать и почитать весь подлунный
мир,- ответил я ему и испугался сам своего бахвальства, ибо то, что я
осмелился сказать, должно было быть лишь просьбой, обращенной к Аллаху, а не
таким безусловным личным обещанием, а я даже не произнес при этом заветных
слов: "Если это будет угодно Аллаху".
Но Аллах знает все, и, судя по моей дальнейшей жизни, Он стоял тогда у
меня за спиной и тем самым подтвердил мои слова. И Он же подверг меня многим
испытаниям на моем пути.
Первым таким испытанием в моей жизни стала моя детская красота. О том,
что я был очень красив, при мне и за моей спиной говорили все, и я слышал об
этом с тех пор, как себя помню. Насколько эти восторги были справедливы, мне
самому судить трудно. Я вел жизнь мальчишки и не разглядывал себя в
зеркалах. Лишь иногда я видел свое лицо, отраженное в воде, и в те
мгновения, когда рябь еще не успевала сделать его смешным, я, откровенно
говоря, был им недоволен: мне не нравилась его смуглота. Подобно большинству
смуглых людей, меня с малых лет инстинктивно влекли к себе светлые лица.
Но я почему-то нравился всем - и женщинам и мужчинам. И взгляды и ласки
мужчин меня настораживали и даже пугали, и я всегда пытался держаться от них
подальше. К тому, что скрывают мужчины, я не испытывал интереса. Лишь после
обрезания я время от времени рассматривал его, да и он стал иногда
напоминать о себе, наполняясь желанием при приближении женщин и девочек.
Зато то, что было у девочек и женщин там, где у меня был он, меня
интересовало всегда. Женщины, естественно, тогда еще были недоступны моим
взорам, но девочек, купающихся в водах Джебаруда, таких мелких, теплых и
ласковых раннею весной, когда тающие горные снега еще не успевали превратить
нашу тихую речку в бурный холодный поток, темный от увлекаемого им по пути
песка, я иногда рассматривал, спрятавшись в прибрежных кустах.
Я смотрел и мечтал о том, как я прикоснусь своими руками к их заветной
щелке. Я взглядом своим выбирал одну из них, светлотелую, и в своем
воображении ласкал ее медленными движениями своих рук. Уже тогда я
предчувствовал, что медлительность - это основа наслаждения друг другом.
Семи лет я стал учиться в медресе и очень быстро выучил наизусть Коран.
Один из наших учителей - шейх Мухаммад-и-Мансур - обнаружил у меня
способности к алгебре. Было это так: однажды этот учитель, занимаясь с
группой старших учеников, сообщил им условие и потребовал решить уравнение,
в котором из квадрата корня вычитается произведение числа на корень и ко
всему этому прибавляется единица. Когда я услышал это условие, в голове моей
оно преобразовалось и пришло к такому виду: корень дополнялся единицей,
деленной на этот же корень, и эта сумма была равна числу. Если же