"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

его отношения к друзьям и, особенно, ко мне. Более того, теперь он не
расставался со мной, когда находился в Бухаре, и даже брал меня с собой в
тронный зал, где усаживал на высокое кресло, поставленное рядом с троном
так, что наши головы были почти что вровень.
В Бухаре, однако, ему подолгу засиживаться не приходилось, поскольку
его страна беспрерывно воевала. С востока ее границы пробовали на прочность
кочевники, волнами приходившие из степей, а на юго-западе постоянная
опасность исходила от сельджукского султана Арп-Арслана, и смело можно
сказать, что если бы не грандиозные войны, которые Арп-Арслан вел на Западе,
постепенно завоевывая Арабистан и Рум26, то государство Шамса ал-Мулука
быстро прекратило бы свое существование. Но пока Аллах оберегал его, и новый
хакан, как и его отец, был вынужден проводить время в постоянных походах.
Зная о моей близости к новому хакану, ко мне потянулись многочисленные
ходатаи и просители, и я вскоре на собственном опыте познал низость и
коварство придворной черни и чиновников. Чтобы не унижать себя общением с
ними, я испросил у Шамса ал-Мулука разрешения проводить летние месяцы в
одном из принадлежавших ему хозяйств, недалеко от Джейхуна (эта большая река
именовалась здесь Аму), где его слуги разводили и выезжали боевых коней и
где был довольно удобный господский дом, большинство комнат которого
пустовало.
Это уединение было мне крайне необходимо, потому что в бухарской
библиотеке я нашел неизвестный мне ранее трактат ал-Лайса (мир и
благословение Аллаха да пребудут с ним!), и знакомство с этим трудом сразу
же убедило меня в необходимости дополнения моего алгебраического сочинения.
Я работал у открытого окна, и, когда мой взор отдыхал, его тешил вид
скачущих полудиких коней, пытающихся сбросить с себя своих непрошеных
всадников. А иногда мне становилось грустно от того, что великий Ибн Сина
(да пребудет с ним мир и благословение Аллаха!), как утверждали знавшие его,
пренебрежительно относился к математике. И это, вероятно, было правдой, ибо
из трех десятков его трактатов, прочитанных мной в Бухаре, не было ни одного
математического. Передавали мне также его слова о том, что тот, кто вкусил
тонкости логики, будет скупиться тратить мысли на математику. Я никак не мог
согласиться с ним в этом, и сам, относясь к тем, кто "вкусил тонкости
логики", я тем не менее испытывал истинное наслаждение, используя эти свои
знания при решении сложнейших математических задач.
Когда моя работа над дополнением к алгебраическому трактату уже
подходила к концу и я стал чаще и подольше посматривать в окно на бег
лошадей, я однажды заметил, что среди всадников вдруг появилась тонкая и
стройная юная фигурка. Меня она заинтересовала, и я, поставив точку в своей
рукописи, как-то поутру отправился к беговым полосам, чтобы рассмотреть ее.
Вблизи же я увидел на полудиком коне молодую девушку, почти девочку, и
поймал быстрый взгляд ее прищуренных от солнца и ветра темных глаз,
скользнувший по мне, когда она проносилась мимо. Вскоре один из всадников
остановился недалеко от меня и слез с коня, чтобы поправить подпругу, и я
подошел и спросил его о загадочной всаднице.
- Это царевна Туркан, дочь Хизр-хана, родного брата нашего хакана Шамса
ал-Мулука!
Я сразу же вспомнил восьмилетнюю девочку, которую я увидел во дворце
хакана Ибрахима в свой первый приезд в Бухару, и ее, показавшуюся мне
недетской и загадочной, обращенную ко мне еле заметную усмешку.