"Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим " - читать интересную книгу автора

своего брата Мухаммада, строит свое государство в государстве, ослабляя этим
единство страны.
Обо всем этом я думал в пути, когда мой верблюд еще отмеривал первый
десяток фарсахов90 вдоль Мургаба по дороге в Нишапур, прежде чем на время
покинуть этот мир с его земной суетой и вознестись душой в межзвездные дали.
Смятение моей души было, конечно, связано не только с политическими
раздумьями, но и с хаосом чувств, внесенным в мою жизнь необдуманным
приобретением ал-Багдади, и я бежал из Мерва, чтобы успеть вырвать свое
сердце из рук прекрасных тюрчанок, пока они не превратили его в свой мячик
для игр. "Когда я освобожусь от наваждения и обрету себя, я еще вернусь и
тогда уже сам буду спокойно играть сердцами двойняшек",- говорил я сам себе.
Постепенно пустыня и звезды, открывающие бесконечность Пути, позволили мне
сделать первый шаг к своему освобождению.
Дома Анис сразу почувствовала во мне присутствие тюрчанок и лишь
улыбнулась, как бы понимая закономерность происшедшего. Мне даже показалось,
что она рада тому, что эти изменения не коснулись ее уклада и что ее дом
остается в полном ее распоряжении без необходимости установления рангов
"первой", "второй" и так далее - жены или наложницы. Отвечая на эти ее
мысли, я сказал, что я бы такого никогда не допустил, и был вознагражден за
искренность своих слов ее искренними нежными ласками.
Я знал, что в моем старом нишапурском медресе, носящем теперь название
Низамийе, уже более двух лет преподает Абу Хамид ал-Газали, но я еще не
встречался с ним, потому что я жил под тяжестью своей вины в том, как я
пренебрежительно и высокомерно обошелся с ним при нашей первой встрече в
Исфаханской обсерватории. Теперь я решил, что дальше мой ответный визит
откладывать нельзя, и, отдохнув дня два после дороги, я отправился в
медресе, надеясь его там встретить. Когда я туда пришел, там был перерыв в
занятиях, потому что одно крыло медресе в то время подправляли и во двор
училища должны были завезти кирпич-сырец. Я сел на скамье для отдыха и стал
ожидать часа возобновления занятий, к которому, как мне сказали, должен был
подойти ал-Газали.
Ученики и молодые учителя, несмотря на возможность отвлечься от учебных
дел, громко вели общий разговор о суфийском служении. Я порадовался тому,
что эта тема стала открытой, и еще раз мысленно возблагодарил за это
ал-Газали, но, когда речь у них зашла о сущности суфизма, я искренне
опечалился. Меня всегда огорчал простонародный взгляд на это глубочайшее
учение, которое непосвященные считали лишь средством достижения человеком
сверхъестественных возможностей.
"Я хорошо знаю по собственному опыту, как труден Путь и что не всякому
дано пройти хотя бы несколько долин, которые его образуют,- думал я.- Но
неужели трудно понять, что Путь суфи - это самопознание и
самосовершенствование, и что если при приближении к вершине своего Пути суфи
научается творить чудеса, то он имеет право творить их только для себя
одного, а не перед толпой, как какой-нибудь бродячий фокусник".
Потом в этой компании началось шумное обсуждение вопросов, связанных с
переселением душ, проходившее на том же уровне невежества. Оно было прервано
появлением ослов, груженных кирпичом. Все дружно бросились навстречу и стали
заводить ослов во двор через не очень широкую дверь. Один из ослов никак не
хотел пройти в этот проход и время от времени громко ревел.
Тогда я решил помочь им, а заодно и посмеяться над невольно