"Павел Владимирович Яковенко. Харами" - читать интересную книгу автора

мирно, как кот, посапывал рядом, а ни Швецова, ни Васи нигде не было видно.
Я снова закрыл глаза. Нет, не получается. Пришлось снова уставиться на
пейзаж за окном: на каменный забор поносного цвета с ржавой колючей
проволокой на верху, на зеленую траву с пролысинами, откуда нагло лезла в
глаза желтая бесплодная глина, на открытые парковые ворота, где стоял кто-то
в выгоревшем камуфляже.
Проснулся Пятницкий, посмотрел на меня полусонными своими мечтательными
глазами, открыл дверцу, откуда в кабину ворвался свежий прохладный воздух, и
убежал на оправку. Он убежал, а я остался.
Швецов подошел откуда-то сзади.
- Скажешь своему водиле, чтобы держался за передней машиной - куда она,
туда и он. Примерно через двадцать минут тронемся.
Темные круги под его глазами и резкий кислый запах не оставляли
сомнений, что ночь он провел хорошо: содержательно и полезно. Швецов пошел
дальше, стараясь не делать резких движений, а Пятницкий вернулся, выслушал
мои указания, молча кивнул, и снова закрыл глаза.
Через полчаса тронулись...
Если через много лет у меня спросят, не жалею ли я о том, что поехал на
Харами, я, не колеблясь, отвечу: "Нет! Никогда в жизни не пожалею об этом,
потому что в этом походе я видел горы!". Горы...
Словно стесанные гигантским топором, обнажившие свою каменную утробу,
свысока смеющиеся над нами, похожими на букашек, нависали они над
серпантином дороги. По другую сторону, внизу, в пропасти, стремительный
поток воды гремел и ярился, сверкая ледяной водой.
Дома в горных аулах карабкались один на другой, напоминая соты.
Вездесущие мальчишки, закутанные в паранджу женщины и молчаливые старики
сопровождали странными взглядами нашу тягучую колонну.
Внезапно появлялся сосновый лес, украсивший своим присутствием склоны,
и тогда мне, как какому-нибудь восторженному живописцу, хотелось нарисовать
картину. Но что мечтать - я не художник и никогда им не буду.
Тучи и сырость остались позади - внизу. Здесь же поднималось жаркое
солнце, делая окружающий пейзаж ярким и сверкающим до боли в глазах. Порой
мои глаза выхватывали глубину пропасти, по краю которой скользила техника, и
на мгновение мелькала безумная мысль - а что если полететь туда, в эту
страшную и манящую бездну. После этой мысли тут же возвращался ужас,
охватывал сердце когтями, невольно отбрасывал тело от дверцы и заставлял
поеживаться.
Серпантин кончился, мы свернули куда-то, где горы были со всех сторон,
и тогда как звон будильника, вырывающий человека из царства прекрасных, или
кошмарных, но все же грез, раздался яростный треск очередей. "Шишига" резко
затормозила, Пятницкий судорожно одевал бронежилет и напяливал на голову
каску, а я передернул затвор у автомата, и, будучи в бронежилете с самого
начала путешествия, сразу выпрыгнул из кабины и помчался к передовой машине
нашей батареи - к Швецову, так как ни рации, ни даже карты у меня не было.
Бежать пришлось довольно долго, но не успел я преодолеть даже половины
расстояния, как звуки стрельбы также резко оборвались, как и возникли. У
машины Швецова стояли Рац и Базаев.
- Что случилось? - спросил я, преодолевая одышку.
Мне ответил как всегда сосредоточенный и всезнающий Вася:
- Этот осел Косач увидел наших разведчиков, пробиравшихся по высоте,