"Челси Куинн Ярбро. Тьма над Лиосаном ("Сен-Жермен" #8)" - читать интересную книгу автора

своего сотоварища и не мог справиться с игравшим в нем непокорством, за
которое его часто наказывали и от которого он ежедневно молил Господа
избавить себя.
- Ей не следовало грешить, брат Гизельберт. Но она была слаба духом, -
проворчал старший. - Она, будучи замужем, позволила другому мужчине
дотронуться до себя.
- Позволила, - вздохнул младший. - Но сказала, что ее заставили.
- Чего не выдумает женщина, чтобы извернуться? Особенно если дело
касается плотских утех. Ева заявила Адаму и Господу, будто змий подсунул ей
яблоко, но она сама желала запретного. Женщины всегда таковы. - Старший еще
раз кинул взгляд на могилу. - Лучше бы поскорее ее закопать. Больше мы ничем
не можем помочь ей в этом мире.
Младший монах понял намек и потянулся за деревянной лопатой.
- Да смилостивится над ней Пречистый Христос, как и над всеми
христианскими душами, - с чувством произнес он, начиная забрасывать мертвую
комьями влажной земли.
- Муж заплатит, - сказал брат Хагенрих. - Особенно за убийство детей.
Отвалит кусков сорок золота, не меньше.
Брат Гизельберт кивнул, продолжая работать. Этот закон короля Оттона
был ему известен - и не понаслышке. Он сам не столь давно совершил нечто
подобное и откупился, но денежная пеня не избавила его душу от угрызений. К
мысленной молитве за упокой усопшей монах добавил прошение за себя.
К тому времени, как он завершил работу, брат Хагенрих ушел, а ярость
ветра усилилась. Море стало густо-зеленым и покрылось барашками, волны
тяжело перекатывались, походя на чудовищ, сплетающихся в полудреме. Где-то
за горизонтом зрел первый шторм, пришедший на месяц ранее, чем обычно, что
предвещало суровую зиму. Да и все остальные приметы сулили недоброе. Хотя бы
лисенок, которого в час рассвета на его глазах утащила сова. Монах еще раз
вздохнул и, прихватив лопату, направился к монастырю Святого Креста, в каком
обитало братство кассианских бенедиктинцев.[19]
Своей обособленностью и толщиной стен обитель удивительно походила на
крепость, которой брат Гизельберт года два управлял в мирской жизни. Оба
строения возводились чуть более полувека назад - в те времена, когда датчан
потеснили и коренные жители этих краев оказались под властью германского
короля, что, впрочем, мало чем облегчило им жизнь.
Из монастырской церкви доносились молитвы: там шло непрерывное
богослужение. Монах остановился и преклонил колени, дабы достойно ступить на
освященную землю. Он еще не освоился в братстве настолько, чтобы помнить
слова всех молитв, но неизменно молился со рвением и за усердие уже был
допущен к всенощным бдениям, то есть имел право входить в церковь в любое
время от полуночи до рассвета.
Брат Гизельберт поставил лопату под навес для инвентаря и прошел в свою
келью - одну из четырех клетушек в невысоком бревенчатом строении. Всего
таких домиков было семнадцать, располагались они в один ряд, и в них
проживала вся монастырская братия, за исключением четырех
братьев-привратников, обретавшихся неотлучно в сторожке и попеременно
покидавших ее лишь для молитв. Брат Хагенрих также жил обособленно - в срубе
близ церкви, чтобы в минуту опасности быть у алтаря.
Для брата Гизельберта наступил час личной молитвы, и он настроился на
нее с той же решимостью, с какой настраивался на очень серьезные переговоры