"Сетаро Ясуока. Дурная компания " - читать интересную книгу автора

такие дни по указанию свыше учащихся выводили на спортивную площадку и
директор произносил речь. В светло-желтых перчатках, он стоял неподвижно,
как медная скульптура слона, и разглагольствовал: "Чтобы научить кошку
танцевать, нужно заставлять ее еще котенком ходить по раскаленному железному
листу. И тогда, даже повзрослев, она будет помнить, как было горячо, и
станет скакать всякий раз, даже когда железный лист холодный. Это и есть
учение. Так же и вы..." Некоторые ученики зажимали рты, с трудом
сдерживаясь, чтобы не рассмеяться... Мы котята - надо же! Понять дурацкие
рассуждения директора было слишком трудно. Что он имел в виду под стальным
листом, не было ясно никому, включая и его самого...Через несколько лет
многие ученики, слушавшие директора, были ранены или убиты. А вот ожог
получил не кто иной, как сам директор. Началось такое время, когда людей
третировали, ни во что не ставили. В кафе, где подавали сладости и куда
ходили все наши приятели, нарваться на неприятность было куда проще, чем
бродя в кварталах публичных домов. Нерадивых учеников, толпившихся днем у
бильярдных, забирали в полицию, и они возвращались домой избитые и
заплаканные... Когда и в связи с чем могло такое случиться, невозможно было
предугадать. Во времена, когда один день печальнее другого, когда находишься
в таком отвратительном расположении духа, будто засунул куда-то нужную тебе
вещь и никак не вспомнишь куда, можно полагаться только на случай. Потому
что нам самим при такой жизни и думать не хотелось, чтобы что-то натворить
(мы называли это апатией).
Такую апатию мы постоянно теперь испытывали. После каждой рискованной
проделки нам все меньше хотелось совершить следующую - это естественно, и
апатия охватывала нас все чаще. Вначале беспрерывный надзор за учениками был
нам даже на руку. День ото дня - мы ощущали это явственнее - все становилось
с ног на голову: в облавах на нерадивых учеников стали участвовать даже
жандармы. Эффект был точно таким же, как от воображаемого путешествия, когда
сидишь на стуле, а перед тобой - движущаяся панорама... Но надзор становился
все жестче, и это все более повергало нас в уныние. Мы с Курата почти совсем
перестали ходить в университет, но и душевной энергии, чтобы выкинуть
какую-нибудь штуку, у нас тоже не было, и все чаще целыми днями мы сидели в
полутемной закусочной на грязной улочке и молча смотрели друг на друга -
наши нервы, казалось, покрылись толстым слоем ржавчины. Глядя на Курата,
по-стариковски склонившегося над чадящей жаровней, я непроизвольно вспоминал
Комахико. Возможно, и мой вид вызывал у Курата те же мысли... Иногда,
прекрасно сознавая, что все наши разговоры беспочвенны, мы начинали
оживленно обсуждать план какого-нибудь нового рискованного предприятия.
Потом вдруг неожиданно умолкали... За окном в сумерках, точно мы смотрели
детективный фильм, возникала фигура солдата, вооруженного винтовкой с
примкнутым штыком, - может, он разыскивает дезертировавшего солдата, своего
товарища?
Письма из Киото становились все неистовее. Двое из Токио, соревнуясь в
своем стремлении подластиться к Фудзии, не понимали, что нередко грешат
высокопарностью, а Фудзии просто из кожи лез вон, чтобы не ударить лицом в
грязь... Предельно личные, принадлежащие исключительно ему идеи, болезненные
впечатления, перескакивание с одной мысли на другую - уловить их было почти
невозможно, - и все это написано в странном, эксцентричном стиле. Однажды в
самый холодный за всю зиму день пришло письмо с хайку *:
______________