"Сетаро Ясуока. Дурная компания " - читать интересную книгу автора

в ладони, медленно подносил ко рту и, слегка приблизив к толстым губам и
чуть высунув язык, точно облизывая край чашки, тонкой струйкой вливал кофе в
рот. Нам казалось, что, выпивая кофе так, удается сохранить его крепость и
вкус. Не отдавая себе в том отчета, мы стали сутулиться. Низкорослый Фудзии
всегда выпячивал вперед грудь, мы же, пытаясь подражать его осанке, обратили
внимание лишь на то, что он напрягает спину - отсюда и взялась наша
сутулость. Мы с Курата всегда привередничали в еде, но теперь все, что
нравилось Фудзии, ели наперегонки. Мать никак не могла понять, почему ее сын
с наступлением осени вдруг пристрастился к помидорам... Делая что-нибудь, мы
с Курата исподтишка наблюдали друг за другом. Мы, разумеется, не позволяли
себе откровенно подражать Комахико. Если, например, Фудзии носил носки с
вышитыми на них рыбками, мы не покупали себе точно такие же. А предпочитали
носки с рисунком в виде птиц или бабочек.
Между Токио и Киото шла оживленная переписка... Письма стали для нас
смыслом жизни. Радость рассказать о какой-нибудь проделке была для нас
несравненно большей, чем удовольствие совершить ее. Наши письма из Токио
Фудзии сравнивал и оценивал, какое лучше. Из Киото письма приходили
попеременно то на мой адрес, то на адрес Курата. Показывая их друг другу, мы
тайком сравнивали - чье толще.
Так день ото дня мы все больше идеализировали образ Комахико.
Соперничая, мы с Курата все равно были неразлучны. По любому поводу мы
говорили себе: "Был бы здесь Кома". Например, останавливался из-за поломки
переполненный автобус - мы тут же поворачивались друг к другу, думая про
себя: "Будь мы в этом автобусе вместе с Фудзии..."

Фудзии в Киото погряз в писании писем. Ему приходилось сочинять их
через день. Будь его адресатом женщина, письма к ней не были бы ему
настолько в тягость. В тысячный раз писать о мельчайших событиях в своей
жизни - как бы это помогло ему воззвать к ее чувствам! С мужчинами дело
обстояло иначе... Благодаря письмам, получаемым поочередно от своих друзей,
он незаметно для себя все больше возносился в недосягаемую высь. Оглядываясь
вокруг, он недоумевал, что произошло. В опасном опьянении он, будто шествуя
по облакам, ясно осознавал лишь одно желание - постоянно вести за собой тех,
кто пьянил его... В какой-то момент он сам попался в им же расставленные
силки - намеки, которыми он нас потчевал. И случилось так, что, как и мы с
Курата, он начал думать, будто источником прелести его жизни было для нас
то, что он знал женщин. Тогда Фудзии из какого-то суеверия стал ходить в
кварталы публичных домов. Видимо, ради того, чтобы подогреть наш интерес к
его письмам...

Однажды я пришел к Курата, жившему в Харадзюку, он стоял в прихожей и
возился с кубками отца, которые тот получил за победы в соревнованиях по
гольфу, - они красовались на специальной полке.
- Чего делаешь? - спросил я, но Курата в сильном возбуждении ничего не
ответил - у него был вид человека, роющегося тайком в игрушках младших
братьев в надежде найти нужную вещь. - Что случилось? - снова спросил я,
заглянув в надутое лицо Курата, и невольно прыснул.
...Чем-то он огорчен, подумал я. Дом Курата был, в общем, похож на наш.
Мой отец, военный, служил в Китае, а отец Курата занимал важный пост в
военной компании и был директором завода, находившегося где-то в провинции.