"Уильям Батлер Йейтс. Кельтский элемент в литературе " - читать интересную книгу автора

Мое желание, о, желание мое, женщина, нет которой дороже под солнцем,
женщина, которая не видит меня, когда сижу с нею рядом.
Женщина, сокрушившая сердце мое, женщина, по которой вечно вздыхать
мне". Другая народная песня кончается: "Озеро Эрна хлынет на сушу, горы
равниной станут, валы морские окрасятся в пурпур, земля напитается кровью,
долины и пустоши, где цветет вереск, холмами станут, прежде, чем ты узнаешь
страданье, черная моя роза". Столь же безудержны и безоглядны ирландцы и в
ненависти. В одной из народных песен кормилица О'Салливана Бере возносит
молитву, чтобы те, кому суждено предать его, не знали иного ложа, кроме
раскаленных адских камней. А ирландский поэт елизаветинской эпохи
восклицает: "Трое только и ждут моей смерти: Дьявол, ждущий мою душу, и
плевать ему на мое тело и богатство мое; черви, ждущие моего тела, и плевать
им на мою душу и мое богатство; мои дети, ждущие моего богатства и плевать
им и на душу мою, и на тело мое. Исусе Христе, да будет воля Твоя - чтобы им
всем болтаться на одном суку". Подобная любовь и ненависть не могут
довольствоваться тем, что обречено смерти, они жаждут продлиться в
бесконечность, так что вскоре оборачиваются любовью и ненавистью к идее.
Любовник, любящий столь страстно, вскоре окажется близок к тому, чтобы
повторить вслед за героем стихотворения А.Э.13: "Безбрежное желание
пробуждается и растет, позабыв о тебе".
Слова древнего поэта об ирландцах, что "возлюбили они много"14, и
поговорка, слышанная одним моим знакомымa в горах Шотландии, будто ирландцам
ничто не любо, - в сущности, говорят об одном и том же, ибо только
страстность души может быть причиной того, что в Ирландии столько
монастырей. Ведь и тот, кто охвачен ненавистью - если та идет от полноты
сердца, рано или поздно начинает ненавидеть одну лишь идею; из этого
идеализма в любви и ненависти, полагаю я, и проистекает, в первую очередь,
способность ирландцев, когда дело доходит до политики, говорить и забывать
то, о чем другие никогда не говорят и не забывают. Земледельцы и скотоводы
древности знали любовь и ненависть во всей их полноте: они превращали друзей
в богов, врагов - в демонов; их потомки, - те, кому выпало хранить традицию,
- оказались не менее склонны к мифологизации. Из этого "ошибочного принятия
грез", которые, может статься, и есть суть всего, за "реальность", которая,
возможно, не более, чем проявление этой сути, - из этой "страстной, бурной
реакции против деспотизма факта", может быть, и рождается меланхолия, -
меланхолия, побуждавшая древних искать наслаждения в историях, что
оканчиваются смертью либо разлукой, тогда как наши современники обретают
радость в историях, кончающихся перезвоном свадебных колоколов; это она
заставляла древних, которые, подобно ирландцам старых времен, скорее были
склонны к лирике, чем к драматизму, черпать наслаждение в бурных,
исполненных красоты стенаниях. Жизнь их протекала в окружении бескрайних
лесов, за всякой вещью сквозила тайна, неистовство порывов, а переживание
красоты, полагаю, обрекало на одиночество; жизнь казалась столь ничтожной,
столь хрупкой и краткой, что ничего не запечатлевалось в памяти ярче, чем
повесть, оканчивающаяся расставанием и смертью, и чем бурная, исполненная
красоты жалоба. Мужчины рыдали не оттого только, что возлюбленные их
бросили, отдав сердце кому-то другому, не потому, что знание сие стало
горько в устах их15: стенающий верит, что жизнь, сложись она иначе, могла
быть счастливее, а значит - менее достойной скорби, но потому, что они
родились и должны умереть, так и не утолив снедающую их жажду. И все