"Борис Юдин. Детектив " - читать интересную книгу автора

А потом уж к нам - Показывайте!
Мы прошли к штабелю кирпичей, где оставили уставшего друга, но там, где
мы его оставили никого не было.
- Ну, где? - строго спросил Федор Потапович.
Григорий Евстигнеевич засуетился:
- Ей Богу, здесь лежал. Вот сюда прислонютый. Может его похитили, а?
Поставьте их снова к стене. Сейчас они у меня все вспомнят. А то гонют
дуру. Не на лохов нарвались, ребята!
Нас снова отвели к стене. Григорий Евстигнеевич все что-то бормотал
непонятное, а я смотрел, как в окне второго этажа дома напротив, отодвинув
чуть-чуть занавеску на нас пялилась любопытная рожа.
- Мы с вами вот что, - Это Федор Потапович подошел - мы вас, говнюков,
сейчас расстреляем, если добровольно не признаетесь.
- Мы признаемся, Потапыч, мы признаемся! - это у Григория Евстигнеевича
нервы шалить стали, - Мы во всем признаемся, только скажи в чем.
- В чем? Будто сам не знаешь. В убийстве главы совета предпринимателей
Симонова.
- Ну ты, че, Федор Потапович? - озаботился Григорий Евстигнеевич, - Ты
че? Я же за жизнь мухи не убил, а ты...
- Товсь! - прозвенела команда и на нас уставилось три автомата.
- Ты че, Потапыч, ты че?
- Огонь!
Грохнуло и сверкнуло. И мне в щеку вонзился осколок кирпича. Я скосил
глаза на Григория Евстигнеевича. Тот медленно оползал по стенке.
- Ишь ты, сомлел, родимый. В отделение их.
Нас пинками затолкали в машину и буквально через три минуты мы
поднимались по ступенькам парадной лестницы полицейского управления.
Потом нас провели в подвал, где располагались камеры предварительного
заключения. Потом нас еще раз обыскали, отобрали часы, остатки денег и
шнурки от тапочек Григория Евстигнеевича. Потом меня втолкнули в камеру и
сняли наручники. Потом за мной закрылась обитая жестью дверь с глазком и
окошечком под названием кормушка.
Камера моя была не большая и не маленькая. Камера была размером с кухню
в хрущевке. Зарешеченная лампочка над дверью, окно из стеклоблоков, парашка
в углу у самой двери. Справа стенная ниша имитировала полки. В ней стояла
мятая аллюминеевая кружка.
Я закурил, - курево нам оставили, слава Богу, - и стал читать надписи,
оставленные на стенах предыдущими жильцами. Среди многочисленных - "Здесь
был Санек"! и "Кто не был, тот будет, кто был не забудет", - выделялась
полная отчаяния - "Господи! Прости меня, грешного!" с припиской снизу -
"Братва! Ворона - черт." Я сел в уголке и прислонился к стене. Рядом
красовалась надпись "Не забуду мать родную." И мне послышался мамин голос:
- Сема! Мальчик мой. Ты слушай, когда мама тебя учит. Скоро мама учить
не будет. Скоро люди будут учить. А, когда начнут люди учить, вот тогда ты
поплачешь. Ты тогда будешь плакать, а люди будут смеяться с тебя.
А потом вступила тетя Песя, вечная ей память:
- Ида. Не тормоши мальчика. Ну, какой из него музыкант? Я не скажу, что
в Семе нет таланта. Нет! Он гениальный мальчик. Только талант у него
особенный. Так пусть идет в сапожники. А что? Ты хочешь сказать, что хороший
сапожник валяется на дороге? Посмотри! У него же золотые руки, а ты хочешь,