"Алексей Кузьмич Югов. Шатровы (Роман)" - читать интересную книгу автора

ногой на ступицу колеса. Дородная и красивая. Цветастый платок откинут на
плечи. В черных, гладко зачесанных волосах поблескивают искусственные
жемчужинки рогового узорчатого гребня. Стоит - слушает давно уж ей
знакомое письмо и, сощуриваясь, глядит куда-то далеко-далеко, словно бы
видны ей те грязные, вонючие рвы среди Пинских болот, именуемые окопами,
где обломком химического карандаша наскреб ей свое жалостное послание ее
Митрий.
Вкруг ее воза теснятся и другие помольцы. Есть и уволенный вчистую,
и тем безмерно счастливый, солдат на деревянной ноге. Толстая, неуклюжая,
похожая на окорок деревяшка лоснится, как воском натертая. С ним - дочка,
девочка лет двенадцати: помогает отцу в помоле.
В знойном, безветренном воздухе долго не расходится махорочный дым,
перемешанный с запахом сена, дегтя, навоза, лошадей.
Все слушают, боясь даже кашлянуть.
- "Дорогая моя супруга Фрося! Люблю тебя всей душою, больше никак.
Люблю, люблю! Эх, Фрося, как бы да ты сама научилась читать! А то вот и
хочу написать тебе душевные слова, а как вспомню, что чужие люди станут
тебе читать, и горячее слово мое стынет! Учись, Фросенька, хоть
немного..."
Дородная красавица усмехнулась, качнула длинными серьгами:
- Вот только и времечка у меня, что в школу с Настькой ходить -
грамоте учиться! День-деньской всю мужицкую работу буровишь, да и ночью
покоя нет... Выдумает же!
Выждав, когда она умолкнет, Володя продолжает читать:
- Еще сообщаю Вам, моя дорогая супруга Фрося, что были во многих
боях, но безо всякой страсти, и до сего дня милует меня господь и от
шрапнели, и от гранаты, и от злой немецкой пули. Но супроти нас враг
стоит смешанный: австрийцы больше, но с добавкою немцев. Австрийцы -
послабее... А кто на германской фронт отправлен, так уж..." Конец строки
густо заляпан черной тушью. Володя поясняет:
- Это военный цензор вычеркнул.
Солдат на деревянной ноге хрипло, презрительно рассмеялся,
сплюнул: - Видать, с пьяных глаз, паразит, черной-то краской ляпал: чо
тут не догадаться: кто на германской фронт отправлен, так уж давно и в
живых нету.
Молчание. Кто-то из женщин горестно, громко вздыхает.
- Читай дале, - приказывает Володе солдат, словно бы это его письмо.
Володя послушно кивает головой и напряженно всматривается в
дальнейшие строки, не до конца зачерненные военной цензурой:
- Можно разобрать, только не всё...
- Давай, давай...
Мальчуган с преткновением, словно бы по складам, читает:
- "...то мы, окопники, скажем свое слово... Не наша война..." А
дальше опять заляпано черным - не разобрать...
Он виновато протягивает письмо солдату на деревянной ноге:
посмотрите, дескать, сами, что дальше не разобрать!
Но солдат отстраняет его руку с письмом. Сквозь угрюмую, злую думу
на лице у него, как свет солнца сквозь тучу, вспыхивает радость
глубочайшего душевного удовлетворения. И, хитро и весело метнув оком
толпе мужиков: - понимай, мол! - он говорит Володе уже совсем другим