"Морис Юлет. Ричард Львиное Сердце " - читать интересную книгу автора

врагом своего отца, но теперь он об этом не думал. Он мог бы сказать, что
не всегда был в этом виноват, но никогда не говорил. А я могу заявить, что
расточительность этого тридцатилетнего принца была ничто в сравнении с тем,
как рассорил свое наследство старший родич. В припадках ярости Ричард все
это сознавал и находил себе оправдание; но проходил порыв - и, смягчившись,
граф начинал взваливать на себя всевозможные обвинения, уверяя себя, что за
то-то и то-то он мог бы полюбить этого закоснелого в жестокости старика,
который, наверно, не любил его.
Ричард не был ни ослом, ни клячей: он поддавался убеждениям и с двух
сторон. Первое, это - раскаяние: оно могло растрогать его до глубины души и
заставить упасть на колени со слезами. Второе - привязанность: если
проситель был люб ему, он тотчас сдавался. На этот раз не совесть погнала
его в Лювье, а любовь к Жанне. Сначала, когда Жанна защищала перед ним
святой Гроб, старика-отца, сыновнее повиновение, Ричард только смеялся над
доброй дурочкой; но теперь, когда она уже успела поумнеть и умоляла его
сделать ей удовольствие - растоптать ее собственное сердце, которое она
сама же отдала ему, он не мог ей отказать. Он был побежден, но не убежден.
Ричард ехал один, на триста ярдов впереди своих вассалов, погруженный
в размышления о том, как бы ему, уступая, соблюсти честь. Чем больше он
думал, тем было ему неприятнее; но он видел ясно всю необходимость, которая
приступала к нему, как с ножом к горлу. И, как всегда случалось с ним,
погружаясь в свои думы, он принимал вид каменного изваяния. "Что ни
говори, - пишет аббат Мило, - а у каждого члена Анжуйского дома была своя
неприступная сторона; до такой степени свыклись эти люди с жизнью
крепостей!"
С широкой равнины, орошенной множеством рек, видны были башни города
Лювье, из которых главные опоясывали целый сонм красных крыш. У самых стен
стояли рядами белые палатки, клубились столбы дыма, виднелись повозки,
люди, лошади; и все-то зто было такое маленькое, беспорядочное, суетливое,
как рой пчел. Посреди этого военного сборища находился красный павильон, а
сбоку - штандарт, слишком тяжелый для того, чтоб развеваться по ветру. Все
купалось в чистом, хотя и бессолнечном воздухе осеннего нормандского дня.
Время было близко к полудню. Ричард выскакал на пригорок впереди своих
спутников.
- Мои лорды! Вот английская сила! - говорил он, указывая рукой.
Все остановились рядом с ним. Гастон Беарнец пощипывал свою черную
бородку.
- Покончим счеты, - проговорил этот рыцарь, - прежде, чем меч будет
вынут из ножен!
- Что? - вскричал граф. - Неужели отец прикончит собственного сына?
Никто не возразил: и Ричард вдруг сам устыдился своих слов.
- Бог свидетель! - проговорил он. - Я не замышлял никакого нечестия:
как можно благороднее исполню предпринятое мной. Идемте, джентльмены!
Ричард двинулся вперед.
Королевский лагерь был защищен рвом и мостом. У барбакана 17 все
аквитанцы, кроме Ричарда, спешились и стали вокруг него, в то время как
глашатай отправился возвестить королю, кто прибыл.
Король прекрасно знал, кто к нему пожаловал, но предпочел не знать. Он
так долго держал у себя глашатая, что приезжие вполне могли разозлиться,
затем послал сказать графу Пуату, что его можно принять, но только одного.