"Карл Густав Юнг. Воспоминания, сновидения, размышления " - читать интересную книгу автора

он был невкусным, вино, я лишь пригубил его, - слабым и кислым, явно не из
лучших. Потом прозвучала заключительная молитва; люди уходили - на их лицах
не было ни огорчения, ни просветления, и лишь читалось: "Ну вот и все".
Я шел домой с отцом, все время думая, что на мне черная фетровая шляпа
и новый черный костюм, похожий на тот, какие носят пасторы. Это был странный
удлиненный пиджак, заканчивающийся внизу двумя крылышками, с обеих сторон,
между ними находились шлицы с карманами, куда можно было засунуть носовой
платок - небрежным жестом, как это делают взрослые мужчины. Внезапно я
ощутил свой новый социальный статус: меня приняли в мужское братство. Обед в
тот день тоже был необыкновенно хорош. Еще я мог гулять в своем новом
костюме. И все же я чувствовал опустошенность и ничего больше.
Спустя какое-то время я понял, что ничего не изменилось. Вот я уже на
вершине религиозных таинств, жду непонятно чего, и... ничего не происходит.
Я знал, что Бог может поступить со мной удивительнейшим образом - может
испепелить и может наполнить все вокруг неземным светом. Но в той церемонии
не было и следа Бога. Правда, все говорили о Нем, но то были не более чем
слова. Ни в ком другом я не обнаружил и доли того безграничного отчаяния,
того предельного напряжения всех сил и той чудесной благодати наконец,
которые для меня составляли сущность Бога. Я не заметил ничего похожего на
"communio" - никакого слияния, никакого единения... Единения с кем? С
Иисусом? Но он был всего лишь человеком, умершим 1860 лет назад. Почему
кто-то должен "сливаться" с ним? Его называли "Сыном Божьим" -
следовательно, он был полубогом вроде античных героев; каким же образом
обычный человек может "слиться" с ним? Это называлось "христианская
религия", но она не имела ничего общего с тем Богом, Которого я знал. С
другой стороны, было совершенно ясно, что Иисус - человек, знавший Бога. Он
испытал отчаяние и крестные муки и учил любить Бога как доброго Отца. Должно
быть, и ему был ведом страшный облик Бога. Это я был в состоянии понять, но
какова была цель этой несчастной поминальной службы с этим хлебом и этим
вином? Мало-помалу я пришел к пониманию, что причащение было роковым для
меня: оно опустошило меня, более того, я будто что-то утратил. В этой
религии я больше не находил Бога, я знал, что уже никогда не смогу принимать
участие в этой церемонии и никогда не пойду в Церковь - там все мертво, там
нет жизни.
Меня охватила жалость к отцу, я понял весь трагизм его профессии и его
жизни: он боролся со смертью, существование которой не признавал. Между ним
и мной открылась бездонная пропасть, и не было надежды когда-либо преодолеть
ее. Я не смог бы причинить боль моему доброму отцу, всегда такому терпимому
ко мне, не мог заставить его войти в кощунство, необходимое для постижения
благодати. Только Бог мог потребовать такое, но не я - это было бы
бесчеловечно. Бог не подвержен человеческим слабостям, думал я, Он и добр и
зол, Он являет смертельную опасность, и каждый, естественно, старается
каким-то образом спастись. Люди недальновидно цепляются за Его любовь и
благость из страха перед Его искушениями и Его разрушительным гневом. Иисус
тоже заметил это и потому просил: "И не введи нас в искушение" (Мф. 6, 13).
Таким образом, я порвал с церковью и с человеческим миром, такими,
какими их знал. Я - как мне казалось - потерпел величайшее поражение в
жизни. Религиозные убеждения - моя единственная осмысленная связь с миром -
утратили для меня смысл: я уже не мог разделять со всеми общую веру, но
оказался причастным к чему-то невыразимому, к "тайне" внутри меня. Это было