"Карл Густав Юнг. Воспоминания, сновидения, размышления " - читать интересную книгу автора

честолюбивыми претензиями, неподконтрольным темпераментом и сомнительными
манерами: то наивно восторженным, то по-детски разочарованным, но в существе
своем - оторванным от жизни невеждой. "Номер 2" видел в "номере 1" тяжелую и
неблагодарную моральную проблему, особь, отягощенную множеством дефектов,
как то: спорадическая лень, безволие, депрессивность, глупое благоговение
перед тем, в чем не видит смысла никто, неразборчивость в дружбе,
ограниченность, предубежденность, тупость (математика!), неспособность
понимать других и определить свои отношения с миром. "Номер 2" вообще не был
характером, он был своего рода vita peracta (прожитой жизнью. - лат.),
рожденный, живущий, умерший - все едино, этакое тотальное обозрение
человеческой природы, притом довольно безжалостное, ни к чему не способный и
ничего не желающий, существующий исключительно при темном посредничестве
"номера 1". В тот момент, когда верх брал "номер 2", "номер 1" растворялся в
нем, и наоборот, "номер 1" рассматривал "номер 2" как мрачное царство своего
подсознания. "Номер 2" сам себе казался камнем, однажды заброшенным на край
света и бесшумно упавшим в ночную бездну. Но в нем самом царил свет, как в
просторных залах королевского дворца, высокие окна которого обращены к
залитому солнцем миру. Здесь присутствуют смысл и связь, в противоположность
бессвязной случайности жизни "номера 1", который никак не соприкасается даже
с тем, что его непосредственно окружает. "Номер 2" же, напротив, чувствует
свое тайное соответствие средневековью - эпохе, дух которой, Фауст, так
преследовал Гете. Значит, он тоже знал о "номере 2", и это служило мне
утешением. Фауст - и об этом я догадывался даже с некоторым испугом - значил
для меня больше, нежели мое любимое Евангелие от Иоанна. В нем была та
жизнь, которой я сочувствовал. А Христос "от Иоанна" был мне чужд, хотя и не
в той мере, как чудесный Исцелитель из Синопсиса. Фауст является живым
соответствием "номера 2", я видел в нем ответ Гете на вопросы своего
времени. И это знание о Фаусте укрепило мою уверенность в собственной
принадлежности человеческому обществу. Теперь я казался себе одиноким
чудаком или злой шуткой жестокой природы, ведь моим крестным отцом и
поручителем был сам Гете.
Надо заметить, однако, что мои мысли о Фаусте этим и ограничивались.
Несмотря на все свое сочувствие Фаусту, я не принимал гетевскую развязку, а
его легкомысленное отношение к Мефистофелю лично задевало меня, равно как и
гнусная заносчивость Фауста. Но тяжелее всего мне было примириться с
убийством Филемона и Бавкиды.

Именно тогда я увидел незабываемый сон, который одновременно и испугал
меня, и ободрил. В нем я оказался в незнакомом месте и медленно шел вперед в
густом тумане навстречу сильному, почти ураганному ветру. В руках я держал
маленький огонек, который в любую минуту мог погаснуть. И все зависело от
того, сохраню ли я его жизнь. Вдруг я почувствовал, что кто-то идет за мной
и, оглянувшись, увидел огромную черную фигуру. Она следовала за мной по
пятам. И в тот же миг, несмотря на охвативший меня ужас, я понял, что должен
идти и вопреки всем опасностям пронести, спасти мой маленький огонек.
Проснувшись, я сообразил, что этот "брокенский призрак" - всего лишь моя
собственная тень на облаке, созданная игрой света того огонька. Еще я
осознал, что этот огонек - единственный свет, которым я обладал, - был моим
сознанием, моим единственным сокровищем. И хоть в сравнении с силами тьмы
огонь мал и слаб, все же это - свет, мой единственный свет.