"З.Юрьев. Тонкий голосок безымянного цветка" - читать интересную книгу автора

и хохотал на всю бильярдную, хлопал себя по голой синеватой груди, которая
видна была, когда пальто распахивалось. Мы играли в так называемую
сибирскую пирамидку, при которой нужно набрать не семьдесят одно, а
девяносто одно очко. И Володя набрал девяносто одно очко.
Удивительно, как повезло этому калеке, думал я, ставя новую пирамиду. Надо
бы, конечно, прибавить, может, он согласился бы играть по три сотни
партию, но я удержался. Отпугнешь еще. Соображает ведь он что-то. "По две
сосенки!" - передразнил я его. Он кивнул.
Только через две партии я понял, что передо мной великий игрок и великий
актер. Я проиграл все деньги и часы, которые были у меня на руке.
Вот, так, Геночка, а вы смотрели на мои руки и думали, наверное, то же,
что я тогда в Омске много лет назад.
Александр Васильевич почти не бил, разве что верные шары, или бил, когда
ничем не рисковал. Я видел и понимал его тактику. Я видел, что он
вынуждает меня рисковать, вынуждает ошибаться, но ничего не мог поделать.
Биток все время оказывался словно приклеенный к борту, и я бил из
неудобного положения.
- Александр Васильевич, могу еще раз повторить,- сказал я,- вы зря стали
бутафором.
- Во-первых, Геночка, я был почти всем, от заведующего детским садом до
бойца военизированной охраны. А во-вторых, я обожаю свою нынешнюю работу.
Я ведь давно мог бы уйти на пенсию. Правда вот, признаюсь вам, фильмы
нынче стали по моей части скучноваты. Какая там бутафория! И добывать
ничего не надо. Вот, кажется, надумал бы кто снять ленту из жизни Древнего
Рима, я бы бесплатно пошел работать. "Так и так, товарищ Хорьков, к
завтрашнему дню обеспечьте шесть щитов, восемь туник, ну и все такое в
ассортименте!" И достал бы, Геночка, ей-богу, достал!
Александр Васильевич расплылся в широчайшей улыбке:
- Налево в угол щербатенького.
- С богом,- сказал я. Может быть, хоть мечты о древнеримской бутафории
заставят его на минуту-другую ослабить бульдожью хватку, которой он зажал
меня. Куда там! Восьмой щербатый шар он не забил, но биток словно
заговоренный миновал все шары и послушной собачкой вернулся к хозяину.
- Скажите,- со смущенной улыбкой спросил Александр Васильевич,- вы что,
гипнотизер?
- Не знаю, не пробовал.
- Вы заставляете меня играть вопреки всем моим принципам. А старики -
консерваторы. Они не любят менять принципы. Мне следовало бы отдать вам
первую партию, придержать игру. А я, выживший из ума старик, рассказываю
вам о Володе-Трясучке и из шкуры вон лезу, чтобы не отдать вам лишний шар.
Глупо? Глупизна абсолютная. А почему? А потому, Геночка, что вы мне
нравитесь, и я павлинюсь перед вами, распустил свой куцый хвостишко.
Я чувствовал себя мухой, которую быстро и аккуратно закатывают в паутину.
С улыбочками, с приговорками, склеивая жертву потоком сладких тягучих
слов. Вроде бы и должно быть неприятно, понимаешь: тебя пеленают, но
самолюбие массируют так ловко, что ты разве что не подхихикиваешь.
Но зачем бы моему старичку-паучку ловить меня в паутину? Выиграть у меня
несколько бутылок пива? Или паучок никогда не расстается с паутиной? Или
он обещал Сурену вылечить меня от хандры? Может быть, это его метод
лечения: поймать человека в паутину и ласково высосать из него соки?