"З.Юрьев. Тонкий голосок безымянного цветка" - читать интересную книгу автора

лицо, и громадные ее глаза закрывают весь мир. как шершавые и теплые губы
касаются моей щеки. Но в подсознании не было ощущения благополучия. В душе
не было порядка.
Наверное, это было потому, что растения перестали разговаривать со мной. Я
не забыл о них, нет. Я делал все, что положено, ухаживал за ними, но они
молчали. Иногда мне казалось, что молчаное это враждебно, иногда - что
печально.
Я, конечно, догадывался, что молчание братьев сциндапсусов и Безымянки
как-то связано со вторжением в мою жизнь Нины, но почему, почему они так
строго судили меня? В конце концов, я не совершал ничего аморального, я ни
над кем не издевался, никому не изменял. Никому не изменял... Но если три
зеленых стебелька считали, что они могут заполнить всю мою жизнь, они
слишком много брали на себя.
И все-таки, наверное, я чувствовал себя почему-то виноватым перед ними. И
вина рождала злобу. Да что же это такое, в конце концов? Что я раб, что
ли? Кто приковал меня к трем глиняным горшкам? Я за вами ухаживаю?
Ухаживаю. Поливаю? Поливаю. Здороваюсь с вами? Здороваюсь. Разговариваю?
Разговариваю. Так какого черта вы затаились и самим своим молчанием
выказываете неудовольствие? Да кто дал вам право судить меня?
Я начал замечать, что в моей квартирке стало опять как-то промозгло. Мой
старинный термометр с делениями по Цельсию и Реомюру исправно отмечал
двадцать градусов, но мне казалось, что холодная пронизывающая сырость
пробирает меня насквозь.
Ночи опять стали растягиваться, темнота несла тревогу. И сны вернулись
страшные, томящие, с бешеным бегом, хриплым дыханием, с обмирающим
сердцем, когда просыпался.
Я пошел к Александру Васильевичу и рассказал все. Бутафор суетился,
трепетал, заламывал руки.
- Это ужасно, Геночка,- сказал он. Лицо его было бледно от страдания. Я
усмехнулся.
- Дядя Саша, давайте попьем с вами чайку.
- Вот и чудесненько, - просиял Александр Васильевич, и лысина его сразу
порозовела от удовольствия.- Чай я умею заваривать божественно. Вы,
дружок, наверное, заметили, что хвастовство не очень мне свойственно, но
на чае я стою и стоять буду. В Японию пригласят, поучись, мол, товарищ
Хорьков, чайной церемонии - откажусь. Простите, скажу, но никто в мире не
сможет заварить чай лучше, чем Александр Васильевич Хорьков, бутафор.
- Четко вы, однако, формулируете. Но ведь...
- Все дело в заговоре,- перебил меня бутафор.- Все эти правила о сухом
нагретом чайнике, о воде, которая ни в коем случае не должна пузыриться,-
все это, слов нет, верно. Но главное, Геночка, не в этом. Главное - в
заговоре. Надо заговорить чай. И когда ты к нему подойдешь по-хорошему,
поговоришь с ним, он тебе такой аромат выдаст, что, ни одному дегустатору
не снился, Ну, посудите, Геночка, сами. Или вы вдруг жестоко ошпариваете
ничего не ожидающие спящие чаинки, или они добровольно превращаются в цвет
и запах. Работа раба и вольного художника.
- И чай тоже беседует с вами?
- А как же. Обязательно. Другое дело, все живое говорит по-разному. Чай,
например, говорит не словами. Он... как бы вам сказать... напевает, что
ли... Но без слов. И почти неслышно. Но я его голос всегда узнаю.