"Василий Иванович Юровских. Синие пташки-пикушки (Лирическое повествование в рассказах) " - читать интересную книгу автора

уже неразличимую среди снегов. Неужели неправда, что Прокопий Степанович
прибыл в Далматово, и зря позвонили в контору из города? Только кто же в
такое время станет людей разыгрывать?
- Может, со сбруей что-то случилось или в Пески по пути обогреться
завернули? - догадался Витька и добавил: - Айда, Васька, по домам. А то
мать заругает тебя, до школы пимы не просохнут. Не дождаться теперь, темно
стало, все равно ничего не видно.
Мы подхватили лыжи под мышки и побежали в деревню. Я у пожарки
свернул в свой заулок, а Витька потопал дальше улицей. Изба у них стояла
на краю Юровки.
Ни мы и никто другой в деревне так и не повстречали Прокопия в тот
день. Они с Матреной приехали в полночь, и Витька не слыхал на полатях,
как мать завела в избу его тятю, как потом отвела на конюшню Победителя,
как долго-долго не спали мать с отцом у стола в горнице.
Дядя Прокоп до самого тепла не показывался на улице. Раз-другой, а к
Витьке мы заходили редко и чаще всего стояли у порога, я видел его через
раскрытую дверь горницы. Худой и белый лежал он на деревянной кровати, и
когда выпрастывал руку из-под лоскутного одеяла, она была белая и
костистая, с синими извилинами жил. Казалось, под кожей растеклись и
остановились весенние ручейки.
Я не расспрашивал дружка о здоровье отца. Чего тут языком болтать!
Если бы мог он, так разве лежал дома... Давно бы дядя Прокоп выправлял к
весне телеги, чинил сбрую, вил из конопляной кудели веревки. Да мало ли бы
дел нашлось для него в бригаде, в мастерской по дереву...
Помалкивал и Витька, и я понимал дружка. У нас тоже тятю отпускали по
ранению, тоже еле-еле поправился и опять уехал на фронт.
Как-то незаметно привыкли мы с ребятами, что у Витьки дома отец, но
по-прежнему звали его не иначе как Витька Матренин, и он никогда не
поправлял нас и не обижался. Называли же меня Васька Варварин, другого
дружка - Ванька Устиньин, как и всех остальных, по именам матерей. Даже
учителя в школе вызывали к доске нас не по фамилиям - сплошь были
Юровских, Мальгины, Поспеловы да Грачевы, - а по именам матерей наших.
Они, матери, и краснели за наше озорство.
...Летом, когда после дождей-парунов появились по лесам синявки и
обабки, как-то утром вывела Матрена своего хозяина. Левой рукой он
держался за ее плечо, а правой опирался на березовую клюшку. Витькина мать
усадила дядю Прокопа на лавочку у ворот, чего-то сказала ему и бегом
направилась к ферме. Мы сидели за прудом наискосок Витькиного дома, где
играли в прятки по кустам и сшибали шишки с двух сосен. Залезть на них не
мог даже липучий Осяга - гладкие стояли они до самой вершины.
- Гляди-ко, ребята, дяде Прокопу полегче стало, - сказал Санко Марфин
и показал рукой за пруд.
Витька смолчал, но разве мы не понимали, как он в душе радуется, что
тятя его поднялся с постели и сидит на лавочке, как сиживал до войны,
когда приходил под вечер с работы и приносил из мастерской сыну маленькие
грабелки или литовочку, плуг или борону из дерева. А с поля кто как, а
Прокопий всегда привозил ягоды или стручки гороха. И особо любил он ломать
грузди.
В деревне быстро узнали, что Прокопий Степанович выходит на улку и
дело пошло, стало быть, на поправку. Иные бабы начали уж и вслух