"Леонид Юзефович. Песчаные всадники (Повесть) [B]" - читать интересную книгу автора

черную рану и боялся отца. Мать налепила ему на шею шелковый лоскут с
заклинанием, чтобы через рану душа не вылетела из тела раньше времени, не
услышав последней молитвы. Для такой молитвы нужно было звать ламу, но
мать боялась за Жоргала. Она сидела над отцом и плакала, ни на что не
могла решиться: облегчишь будущую жизнь мужу - в этой жизни погубишь сына.
От мертвого тела в юрте стоял дух. Вечером мать дала Больжи кусок
войлока и послала спать на воздух. Только лег, подошел нагаса - дядька,
брат матери - спросил, почему он тут спит. Больжи не знал, что отвечать.
Сказал:
- Эжы велела.
Жоргал услышал, как они разговаривают, и спрятался вместе с отцом под
козьими хунжэлами. Нагаса заглянул в юрту, но его не заметил.
- Зачем мальчик под луной спит? - стал он ругаться. - Нехорошо,
сохнуть будет.
Больжи испугался, и мать увела его в юрту.
Той же ночью Жоргал с матерью вывезли тело отца в сопки, там и
закопали.
Три дня Жоргал сидел в юрте, никуда не выходил. На четвертый вернулся
сосед - один из тех, кого увел с собой Ергонов, рассказал, что у Гусиного
озера их разбили красные. А под вечер того же дня в Хара-Шулун вступил
отряд человек в сорок - все верхами. Были тут монгольские чахары, было
несколько бурят, были и казаки. Грязные, усталые, многие с кровью на
одежде, проехали они через улус. Впереди скакал высокий всадник в желтом
дээле, перетянутом черным поясом, но в фуражке и в длинных офицерских
сапогах. При езде он не трясся мелко, как буряты на своих лошаденках, а
величественно вздымался и опадал в седле, прямой и страшный.
- Это он убил отца! - прошептал Жоргал, смотревший на всадников
сквозь прореху в пологе.


Заманчивая это вещь для рассказчика: проследить, как движется человек
в ту точку пространства, где становится явным туманный прежде узор его
судьбы. Но, по сути дела, вся жизнь - такой путь, и тут нужно сразу
поставить ограничитель.
Из жизни Унгерна я выбрал лишь последние три месяца.
Не могу сказать, что моя собственная судьба определилась в
Хара-Шулуне. Но кое-что я там понял, следовательно, и моя жизнь была бы
другой, не окажись я в этом месте летом семидесятого года.
Из части мы выезжали на занятия уже в первом часу ночи, чтобы к утру
прибыть на место. Я съел полбанки консервированного кофе со сгущенным
молоком, а вторую половину отдал водителю. Считалось, что так меньше будет
хотеться спать. На пути лежал город. Танки обошли его стороной, щадя
асфальт, а наши бронетранспортеры двинулись прямиком через центр. Гудение
десяти машин далеко разносилось по пустынным ночным улицам. Я видел, как
то тут, то там вспыхивает в домах свет, люди подходят к окнам. В огоньках
сигарет, в белеющих ночных рубашках женщин была тревога, и я это понимал -
сам когда-то так же стоял у окна, думал: куда они идут? Что случилось? И
мама вздыхала рядом.
Когда въехали в Хара-Шулун, я увидел ферму, потом школу, теннисный
стол возле нее, на котором два подростка неумело гоняли красный почему-то