"Леонид Юзефович. Песчаные всадники (Повесть) [B]" - читать интересную книгу автора

шарик, и, как мне сейчас кажется, увидел и Больжи - он сидел на лавочке у
своего синего дома, держа в руках оглушительно орущий транзисторный
приемник.


Возле субургана всадники спешились, развели костры, стали мясо
жарить. Унгерну поставили палатку. А через час трое верховых объехали юрты
и избы улуса, сзывая жителей на сходку. Кто не хотел идти, тех силой
гнали. Наконец всех собрали к субургану - и молодых мужчин, и стариков со
старухами, и женщин. Мать надела шапку, чтобы не показывать небу голую
макушку, надела безрукавку, чтобы не показывать земле неприкрытые лопатки,
и тоже пошла. А Больжи с ребятами сами прибежали, хотя никто их не звал.
Один Жоргал остался в юрте, смотрел сквозь дырку.
Уже опускались сумерки, было то время дня, когда дым от костра
кажется молочно-белым, когда в сопках глаз не различает отдельные деревья,
когда каждый звук в степи разносится далеко и долго не тает, чтобы то,
чего не видит глаз, слышало бы ухо.
Прямо к субургану привязана была белая кобыла.
Все стояли полукругом у костров, возле которых казаки и чахары
доедали жареную баранину. Потом они затоптали костры, отошли в сторону. Из
палатки, нагнувшись, вылез Унгерн, сопровождаемый русским офицером и
пожилым ламой в очках. Стало тихо. Унгерн медленно поднял вверх правую
руку и оглядел собравшихся. Рукав дээла сполз, обнажив белое запястье. Все
посмотрели на его руку - на белое запястье и красную ладонь, и даже когда
Унгерн начал говорить, некоторое время продолжали смотреть не в лицо ему,
а на руку, и потому казалось, что слова падают в толпу сверху, рождаются
сами собой, знакомые, но странно измененные чужим выговором.
Сперва Унгерн сказал, что если красные сюда придут, то это ненадолго,
скоро вновь примчится войско могучих чахаров с именем Будды Шагамуни на
устах и покорит все земли до самого Байкала.
Затем он предупредил, что большевики станут обращать всех в свою
красную веру, улан-хаджин, и кто примет ее, у тех при жизни чахары вырвут
сердце, а после смерти они попадут в седьмой ад, будут мучиться на
меч-горе, поросшей нож-деревом: сорок девять ножей войдет отступнику в
печень и по трижды семь - в каждый глаз. А у тех, кто станет проповедовать
красную веру, демоны посеют на языке бурьян и колючки.
Очкастый лама слушал и одобрительно кивал головой.
- Сейчас вы все увидите, - объявил он, - что сам великий Саган-Убугун
хранит нашего вана. Он не позволит пулям коснуться его тела!
При этих словах Унгерн выпустил поверх дээла шелковый мешочек,
висевший у него на шее на кожаном шнурке, и обошел передние ряды,
показывая желающим изображение Саган-Убугуна. Больжи, поднырнув под рукой
у матери, тоже поглядел, а хитрый нагаса восхищенно поцокал языком:
- Саган-Убугун! О!
Перед палаткой расстелили кошму. Унгерн поклонился толпе, поклонился
субургану и сел на кошму. Ноги подвернул под себя, большие пальцы рук
заложил за пояс дээла, отчего локти его выставились в стороны. Рядом с ним
поставили взнузданную и оседланную белую кобылу. Очкастый лама взял чашу с
тарасуном, побрызгал на субурган, на кобылу, на Унгерна, вылил немного
себе под ноги, затем простерся в поклоне на окропленной земле, громко