"Леонид Абрамович Юзерович. Клуб "Эсперо" (Повесть) " - читать интересную книгу автора

раньше-то как раз ничего и не было, появилось только в последние годы
вместе с чувством, что у каждого человека есть свое время - то, из
которого ты вышел, и нужно его держаться, если хочешь вызывать уважение.
Зазвенел звонок, старик повернул голову, и Вадим Аркадьевич увидел
его левое ухо - странно прижатое к голому виску, искореженное, маленькое.
Вадим Аркадьевич смотрел в это ухо, ничуть не изменившееся за полвека, а
школьный электрический звонок ревел как корабельная сирена - одно
название, что звонок, и в его металлическом ровном гудении, заглушавшем
слова и звуки, на лице старика вдруг проступили иные черты, прежние, тут
же услужливо подсказанные памятью. Затем и фамилия всплыла: Семченко. И
все как-то легко, без волнения, будто ничего удивительного нет в такой
встрече. Пятьдесят лет не видались, но за то время, что прошло со смерти
жены, юность странно приблизилась, вспоминалась теперь зримо и просто, как
вчерашний день, и эта встреча в первый момент тоже показалась обычной.
Разумеется, Семченко. Вадим Аркадьевич хотел подойти к нему, уже захлопнул
журнал, приготовил какие-то ничего не значащие, ни к чему не обязывающие
слова, какими обменивался с соседями по лестничной клетке, но внезапно с
ужасом ощутил всю бездну раздельно прожитой жизни, невозможность так, с
налету, перешагнуть через нее. Он сунул журнал в шкаф и, не прощаясь,
вышел из учительской. На улице было тепло, солнечно, тополя стояли в
зеленой дымке. Возле школьного крыльца в ряд тянулись облупившиеся за зиму
скамейки. Он сел на самую дальнюю, устроившись так, чтобы держать под
наблюдением крыльцо и стал ждать, когда выйдет Семченко.
На асфальте мелом начерчены были классы. Последний оканчивался двумя
дугами, внутренней и внешней; в одной написано "тюрьма", в другой -
"сберкасса". Раньше в этих дугах писали "огонь" и "вода", еще раньше -
"война" и "мир", а в те времена, когда сын гонял по таким квадратикам
жестянку от сапожного крема, - "ад" и "рай". До этого в классы играли
мало, асфальта не было; здесь, на Кунгурской, был булыжник, и по нему с
особым оскользающим цоком ходили лошади.


30 июня 1920 года курьер губернской газеты Вадим Кабаков подошел к
редакции, ведя за собой рыжего мерина по кличке Глобус; морду его
пересекали белые полоски, отдаленно напоминавшие параллели и меридианы.
Эти полоски могли сойти и за решетку, и за что угодно другое, но человек,
выбиравший когда-то имя рыжему жеребенку, увидел в них сетку координат
земного шара и тем самым невольно выбрал для него не только имя, но и
будущее; Вадим уверен был, что имя всякого живого существа - уже часть его
судьбы.
Раньше мерин служил в артиллерии, а теперь должен был возить
редакционную бричку, и батарейцы само собой, дали лошадь бракованную:
Глобус был стар, костляв, равнодушен, к тому же слегка прихрамывал. Вадим
привязал его около крыльца и направился в редакцию, где не оказалось
никого, кроме корреспондента Коли Семченко, для Вадима - Николая
Семеновича. Терзая пальцами свой раздвоенный как рукоять турецкого
ятагана, подбородок, он читал вчерашний выпуск газеты, перед ним лежал на
столе двухцветный, красно-синий карандаш. Голова у Семченко тоже была
двухцветная - выбритая до синевы, с россыпью мелких красноватых шрамиков
над изуродованным левым ухом: посекло каменной крошкой от ударившего в