"Леонид Юзефович. Князь ветра ("Сыщик Путилин" #3)" - читать интересную книгу автора

потрясла ее не так сильно, как Рогова. На обращенные к нему реплики тот
отвечал односложно, деревянным голосом, ненадолго выходя из прострации,
чтобы тут же опять в нее погрузиться. Лишь когда разговор коснулся отношений
между Каменским и Довгайло и Зиночка упомянула, что ее муж - любимый ученик
Петра Францевича, а Иван Дмитриевич любезно осведомился о теме его ученых
занятий, Рогов с маниакальной обстоятельностью стал рассказывать, что
изучает историю, религию и этнографию монголов, перевел, в частности, на
русский язык "Драгоценное зерцало сокровенной мудрости", памятник
монгольской общественной мысли эпохи Абатай-хана*.
______________
* Один из последних независимых ханов Халхи (конец XVI - начало XVII
вв.) (примеч. Сафронова).

- Что за сокровенная мудрость? Что-нибудь мистическое? - оживился Иван
Дмитриевич, но был разочарован, узнав, что мудрость эта включает правила
ухода за скотом, нормы кочевого этикета и тому подобное.
- Абатай-хан, - пояснил Рогов, - был первым из князей Халхи, кто сделал
буддизм государственной религией. При нем возникла опасность забвения или
даже насильственного искоренения древних монгольских обычаев, поэтому
ревнители старины попытались переосмыслить их в духе буддийских заповедей.
- Господину Путилину это неинтересно, - прервала мужа Зиночка. -
Знаете, господин Путилин, - продолжала она, - мне вспоминается один странный
случай. Возможно, он имеет какое-то отношение к убийству дяди, если,
конечно, это не самоубийство.
- Думаю, что нет, - сказал Иван Дмитриевич.
- Это произошло осенью. У дяди тогда было плохо с деньгами, его ругали
в газетах, и дома что-то не ладилось. В общем, все сошлось, он запил. Днем
еще терпел, а как вечер, темнеть начинает, тут уж не удержишь. Мы были в
отчаянии, наконец тетя решила вывезти его за город, чтобы оградить от
собутыльников из литературной богемы. Уже в сентябре она задешево сняла дачу
на взморье, но сама туда не поехала, присматривать за дядей поручено было
мне и Наталье. Первые дни он не пил, рано ложился спать, но в одну из ночей
меня разбудил его громкий голос. Он стоял в палисаднике у ворот и громко
говорил кому-то: "Уходи! Добром тебя прошу, уходи!"
- Именно так? Вы не ошиблись?
- Нет-нет, я хорошо помню. Я вылезла из постели и подошла к окну, но в
темноте не могла различить ни дядю, ни того, с кем он разговаривал. Что
отвечал тот человек, я не слышала. Был сильный ветер, шумело море. Слова
дяди долетали до меня обрывками. Как можно было понять, он умолял этого
человека уйти и больше никогда не приходить, потом вдруг вскрикнул: "Ах
так?..." Раздался выстрел. Из револьвера, наверное, потому что, будь у нас
дома ружье, мы бы с Натальей знали. Я бросилась на крыльцо, но дядя уже
успел вбежать в дом, заперся у себя и на мои мольбы открыть дверь и
объясниться отвечал, чтобы я шла спать. Наталью он тоже не впустил, а наутро
вышел к нам бледный, абсолютно трезвый и просил нас никому ничего не
рассказывать. Он, дескать, вчера был пьян и немного покуролесил. Никаких
иных объяснений я не добилась от него ни тогда, ни позже. Любое напоминание
о той ночи было ему неприятно, и он сразу обрывал разговор.
- Где все это происходило? - спросил Иван Дмитриевич.
- Под Териоками. Наталья может подтвердить мой рассказ. Правда, она