"Павел Загребельный. Первомост (Исторический роман о Киевской Руси) [И]" - читать интересную книгу автора

было как-то просто и легко, давалось без малейшего напряжения, потому что
не нужно было вспоминать ни слов, ни разговоров, он вспоминал прошлый мир
во всей его целости, в нем воскресали сами собой все прошлые дни, прошлые
запахи, краски, ощущения.
От прошлого не было спасения. И когда, впервые попав на мост,
сбрасывал он в Реку тяжелый купеческий повоз, тоже стояло перед глазами
прошлое, и кони, так же всполошенно прижимались боками, а он хотел найти
между ними ту, с белым лицом, ему мешал тяжелый повоз, ему все здесь
мешало, он смел бы в Реку, счистил с моста все сущее, лишь бы снова
заглянуть в глубину манящего женского испуга, утраченного теперь для него,
быть может, на веки вечные.
Это было помрачение, оно охватило его, когда он увидел купеческих
вороных коней, а жалкую клячу оратая он и не заметил бы, не обратил бы,
кажется, внимания и на самого оратая с его странным возком, даже Положай,
несмотря на все его старания, как-то не бросился Немому в глаза в тот
день, - лишь позднее он обратил внимание на мостищанина, но уже при других
обстоятельствах.
Как это ни странно, но и здесь всему причиной было прошлое. Оно
толкало Немого на поступки, напоминало о себе, возвращалось снова и снова,
неотступное и болезненное в своей неистребимости, его можно было
отодвинуть лишь чем-то новым, белое лицо можно было заслонить новыми
лицами, как молодое солнце делает невидимой бледную луну, которая хотя и
остается на небе, но уже никто ее не замечает.
Для Мостища Немой сразу же стал лицом значительным, потому что
принадлежал он к ближайшему окружению Воеводы. Не торчал на мосту, как
другие, не мок под дождями и не мерз на морозах, у него была добротная
теплая хижина на дворе Мостовика, у него было вдоволь харчей и питья, жил
на всем готовом, а к тому же еще прибавлялась общая зависть, которую
испытывали к нему все в Мостище, начиная от людей честных и порядочных
вплоть до никчемного Шморгайлика. Однако Немой не обращал внимания на
зависть и не кичился своим высоким положением воеводского приспешника и
охранника, потому что честолюбие присуще лишь несовершенным существам, а
он считал себя предельно совершенным, черпая уверенность в прошлом,
обращаясь к нему с непонятным упрямством.
И вот тут придется вводить в жизнь Немого женщину новую, и снова это
будет дело, быть может, болезненное и тяжкое, но правдивость этого
повествования не разрешает уклоняться от того, что произошло.
Женщин еще, собственно, и не было в этом повествовании, если не
принимать во внимание маленькой дочурки Немого и ее матери, для Немого
вечно сущей и незабываемой, для нас же - безымянной, а значит,
неуловимо-сомнительной, потому что для нас все, не имеющие имени, не
существуют.
Вот почему, наверное, прежде чем вводить в наше повествование
женщину, следует назвать ее имя. Но дело усложняется опять же из-за
Немого. Ибо что такое имена? Это слова. А для Немого они не существовали.
В его темной душе не жило ни одно человеческое слово.
Странным образом все должно скреститься на Положае, том самом до поры
до времени хитром мостищанине, благодаря стараниям которого Немой был
оставлен при мосте. Хотя слово <благодаря> здесь вряд ли уместно. Немой не
испытывал чувства благодарности ни к кому: ни к Положаю за его