"Павел Загребельный. Смерть в Киеве (Исторический роман о Киевской Руси) [И]" - читать интересную книгу автора

пригрозили при этом, что ограбят все монастыри, ежели он откажется занять
высокий стол. Всё могли гордые и независимые киевляне, но чтобы
вытаскивать из монастыря больного бывшего князя, найти его даже в
монастырской церкви, перед иконой божьей матери, бить уже здесь, в святых
стенах, вести к воротам, бить в воротах, тащить через Киев, бить до
смерти... Кто бы мог объяснить все это и как?
Почему в день убийства не заперты были, как всегда, монастырские
ворота? Где был игумен Анания, когда убийцы врывались в монастырь и в
церковь? Почему не встал перед толпой и не остановил наглецов словом
божьим?
Но Дулеб молчал точно так же, как и игумен. Каждый из них ощущал свою
силу, каждый был уверен в собственном превосходстве, но, вместе с тем, оба
знали: этой смертью в Киеве они прочно связаны друг с другом. Поэтому
приходилось принимать все то, что было, не пытаясь до поры до времени
что-либо изменить.
Игумен уступил первым.
- Велю, чтобы коней накормили, - сказал он.
Но Дулеб ни в чем не хотел быть зависимым:
- Об этом позаботится Иваница.
А ночью случилось необъяснимое.
Имея в прихожей верного Иваницу, Дулеб спал крепко и спокойно.
Снилось ему или не снилось, а средь ночи кто-то громко кричал: "Кузьма!
Кузьма!" - Дулеба тоже звали Кузьмой, хотя никто, собственно, и не знал
его имени, для всех он был просто Дулеб или же лекарь. Но вот пришло к
нему словно бы самое детство, возвратились далекие годы с берегов Днестра
и, пробившись сквозь крепчайший сон, вызывали из каменного скита на
вольную волю, вызывали голосом сильным, выкриком молодецким, и Дулеб никак
не мог взять в толк - снится это или происходит наяву.
Наконец он проснулся и отчетливо услышал: "Кузьма!" Голос грубый и
незнакомый. Ему должен был бы ответить Иваница, раз уж выкрики раздавались
где-то у самой двери, но Иваница почему-то молчал, хотя спал всегда чутко,
будто птица на ветке. А невидимый человек снова позвал: "Кузьма!" - и
Дулеб не выдержал, вскочил с деревянного узкого ложа, подбежал к двери,
коротко откликнулся: "Кто?" Спрашивал коротко не от страха, а из-за того,
что не проснулся еще окончательно. У него не было времени прикоснуться
рукой к топчанчику в передней (где же Иваница? Неужели спит так крепко?),
поскорее толкнул дверь, хотел еще раз бросить в ночь свое резкое: "Кто?" -
но не успел, потому что в дверь с той стороны что-то ударило с силой
страшной и короткой и словно бы вонзилось в доски таким острым и так
глубоко, что Дулеб невольно почувствовал, будто это неведомо-острое
вонзилось ему в грудь. Так оно, видно, и должно было быть, да только
толстые дубовые двери стали его защитой. И снова не успел он даже
испугаться, не прятался за дверью, а выскочил во двор и потянулся рукой
туда, где только что послышался удар.
В двери торчало длинное тяжелое копье, вогнанное в дубовую доску чуть
ли не на глубину всего наконечника.
- Кто здесь? - уже гневно и требовательно крикнул Дулеб.
- Кузьма? - спросил грубый мужской голос. - Подойди ближе, сын.
- Какой сын? Я Кузьма Дулеб. Княжий лекарь.
- Дулеб? - Тот еще не верил. - А мне сказали: тут Кузьма. Сын мой.