"Павел Архипович Загребельный. Южный комфорт" - читать интересную книгу автора

Они были на "ты", а это и вовсе усложняло дело. Ох, Нечиталюк, ох, Савочка.
- За добро злом, за добро злом, так уж оно водится повсюду, - забормотал
профессор, клубком прокатываясь между Твердохлебом и Ларисой Васильевной,
между казенной и антикварной мебелью. Быть может, хотел вот так
прокатиться и между добром и злом?.. - Ага! - вспомнил вдруг Кострица. - А
почему это мы стоим? Леся, солнышко, почему не приглашаешь товарища
прокурора...
- Следователь Твердохлеб, - напомнил Твердохлеб.
- Вот стул, товарищ Твердохлеб, или кресло, или красная у вас фамилия,
твердая история за ней, твердое наследие. Вы ведь еще не сидели у
профессора Кострицы? Ну! Вот так, вот так. А ты, Леся, вот там, на своем
любимом...
Он усадил их в кресла, а сам садиться не стал, катился по бескрайнему
кабинету, как Котигорошко, что-то изумленно бормотал, потом гудел, гремел,
говорил сам с собой, вещал в пространство.
- Больницы - это что? Больницы - это страхи, боли, страдания и унижение
человеческой природы, одним словом - юдоль, как когда-то говорили. Теперь
в детских клиниках всего мира еще и страшный стафилококк. А у нас
стафилококка нет. У нас только надежда и добро, надежда и добро. А что -
не так?
- Разве за надежду надо платить? - брякнул Твердохлеб и в тот же миг
сообразил, как это получилось неуклюже и неуместно.
Но Кострица не обиделся.
- Платить? Люди бы заплатили за надежду всем золотом мира! Ибо что может
быть ценнее?
- Справедливость, - сказал Твердохлеб, не решаясь даже украдкой взглянуть
на красивую ассистентку, которая казалась ему как бы свидетельством
извечной несправедливости природы, этой странной мастерской бытия, откуда
выходят такие внешне совершенные существа, как Лариса Васильевна, и такие
невзрачные, откровенно говоря, немного комичные в своей несуразности и
упрямстве, как Твердохлеб и, возможно, Кострица. Но справедливость все же
торжествует, поскольку Кострицы становятся профессорами, Твердохлебы -
если не прокурорами, то хотя бы следователями, а вот такие красавицы так и
остаются ассистентками, помощницами, прислужницами. Кажется, слово
"справедливость" прозвучало тут и своевременно, и уместно.
Но он не учел, с кем имеет дело.
- Справедливость? - остановился перед ним профессор и наклонил к
Твердохлебу голову, прикидываясь внимательным слушателем. - Ага. А что это
такое?
Добродушность слетела с Кострицы, как последний листок с осеннего дерева.
Профессор презирал Твердохлеба окончательно и бесповоротно. С профессорами
не спорят - им "внимают", перед ними "благоговеют" и притворяются
смиренными овечками. Это Твердохлеб хорошо усвоил, имея многолетний опыт
нелегких взаимоотношений со своим тестем профессором
Ольжичем-Предславским. Ольжич-Предславский считал себя (не без
попустительства некоторой части общественности) крупным теоретиком
международного права. К практикам относился почти брезгливо и если не
обнаруживал этого чувства перед Твердохлебом, так разве что потому, что
тот был профессорским зятем, мужем его единственной дочери.
Понятие справедливости было яблоком раздора между Твердохлебом и его